Юрий Борисов. По направлению к Рихтеру: 1979-1983

План прогулки был составлен заранее: от Яузских ворот до Арбатских - и дальше по арбатским переулкам.

- Это не самый трудный маршрут - вы не устанете. Потом я покажу несколько важных для меня скамеек, я там часто назначал встречи - на Покровском, на Чистопрудном... Не подвела бы погода. Яузский бульвар - самое любимое место. Здесь никто никогда не найдет. Я удивлен, почему его не приметил Булгаков. Тут от Москвы как будто отрезан.

До Арбата мы шли полдня. Скамеек оказалось семь. На каждой сидели минут по пятнадцать, молчали.

- Расскажите, что с ними связано? - допытывался я, усаживаясь на скамейку в самом центре Страстного бульвара.

Вместо ответа Святослав Теофилович натягивал кепку на самые брови, поднимал воротник, съеживался. Оказывается, мимо проходил "нежелательный человек". Ближе к Арбату я все-таки разговорил его.

Ну, что за вопрос... Что это значит - самое любимое сочинение? Я - странник, странствую по сонатам, экспромтам. Из одного века в другой. От Баха... опять к Баху. Но, представьте, именно поэтому у меня и есть самое любимое сочинение. Угадайте с трех раз. Нет, не Тридцать вторая. Я в каком-то смысле даже больше ранние сонаты люблю... Нет, не Восьмая Прокофьева. Нет, не Скрябин - хотя Пятая соната - это уже горячо... Это - шубертовский "Wanderer", моя путеводная звезда. Я боготворю эту музыку и, кажется, не так сильно ее испортил.

Для человека на земле - это главная тема. Он здесь странник, ощупью ищет Обетованную Землю. Когда ему светит звезда - он идет, когда он ее теряет - то останавливается.

Останавливаемся на улице Воеводина, у дома 8/1.

Хороший дом .. Раньше это был Малый Толстовский переулок Скрябин здесь пожил недолго. У него случилось то же, что и у меня. Этажом ниже жил Владимир Маркусов - он занимался у Игумнова. Очень прилежный пианист. Скрябин пытался установить время для занятий, двигал рояль из одной комнаты в другую - ничего не помогало. И тогда он отсюда съехал.

У Шуберта есть еще песня "Скиталец". Вы помните, как это звучало у Фишера-Дискау: "Не прерывай своего движения. Будь добрым, но будь одиноким".

Не понимаю, как можно сидеть на одном месте? Мы все были "закрыты", но ведь можно было идти по окружной дороге, вокруг Москвы! Лишь бы идти! Там же нет "железного занавеса". Я два раза так обошел Москву. Однажды зашел в лес и ждал ту самую птичку... Как Зигфрид из тростинки пытался сделать свирель. Ничего не вышло. И на свист она не прилетела. Разбудил только какого-то пьяницу. С топором.

Я долго не понимал, почему Вотан у Вагнера превращается в Странника, откуда это жизнеотрицание? Что за противодействие самому себе?

Человек проходит такой путь: от борьбы - к отрицанию, к погружению в себя. Я - не исключение. Уже погружаюсь. Поначалу ковка меча, удары по наковальне, к концу - удаление на свою Валгаллу.

Знаете, как я играл "Аппассионату" в Нью-Йорке? У-жа-са-ю-ще! Мне казалось, что я - Прометей, несу американцам огонь, чтобы выжечь под ними землю. Так составил программу, чтобы начать с Бетховена, а закончить Пятой сонатой Скрябина. Но им этого ничего не нужно, хотя я все равно доволен, что там играл. Я же - странник!

Еще одна остановка на улице Луначарского, 8.

Вам нравится этот дом? Здесь было музыкальное издательство и принадлежало С. Кусевицкому. Он ведь дирижировал премьерой "Прометея"!

Меня склоняли играть "Прометея" со светом. И я бы, конечно, играл... Только мне непонятно, почему тональность C-dur красная? Якобы и Пифагор так считал. Но ведь C-dur совершенно белый! По Римскому-Корсакову тоже белый. Этот цвет хорош тем, что принимает, впитывает любые оттенки. И тень на белом самая устрашающая!

C-dur'ный этюд Шопена - белый. Я его около двухсот раз сыграл. Ослепительный этюд - от силы белого почти слепнешь. С-dur'ная, Третья соната Бетховена - черно-белая, гравюра на металле!

На чистый холст наносится розовая, голубая краски, с каждым проведением темы краски расцвечиваются, смешиваются. Это - финал C-dur'ной "Авроры". Я ее не играю только потому, что она уже сыграна. Сыграна Нейгаузом. Сыграны и е-moll'ный концерт и h-moll'ная соната Шопена, и "Крейслериана" Шумана. Им же. Лучше не сыграть.

Юдина так сыграла А-dur'ный (Двадцать третий) концерт Моцарта, В-dur'ный экспромт Шуберта, что после нее не хочется. И после A-dur'ного интермеццо Брамса - все будет неловко.

После Софроницкого можно забыть о fis-moll'ном полонезе, о g-moll'ной прелюдии Шопена, о Третьей, Восьмой, Десятой сонатах Скрябина.

Гилельс так "отгрохал" d-moll'ный концерт Брамса, что эту тему я для себя закрыл.

За Гавриловым - "Скарбо", "Исламей", "Ромео и Джульетта перед разлукой", но главное - Третий концерт Рахманинова.

В этом списке не хватает Гульда, но я его нарочно "забыл" - он везде допускал нарушения: игнорировал повторы. Вот в d-moll'ной фантазии Моцарта повторов нет, и сразу какой результат! Хотя я бы эту фантазию все равно не играл!

Надо сказать всем, чтобы к этим сочинениям не прикасались лет двадцать пять! Ноты выдавать только музыковедам.

Теперь останавливаемся у ресторана "Прага".

Знаете, как раньше его называли - "Брага"! Знаменательное место. Ольга Леонардовна рассказывала, что Чехов здесь отмечал премьеру "Трех сестер". Скрябин праздновал исполнение "Прометея".

(Разглядывает небо). Облака! В точности как у Листа - серые. Скрябин ввел в партитуру "Прометея" "стальной цвет с металлическим блеском". Что-то похожее...

Я не очень верю в скрябинское "Luce". Для меня, например, Es-dur - красный. Но, сколько Es-dur'ных сочинений, столько и новых оттенков. Давайте будем перебирать: алый, рубиновый, пурпурный, яхонтовый, пунцовый, багряный, малиновый, как мак, как грудка у снегиря...

У Дома-музея Скрябина, на Николопесковском.

Это последнее его пристанище. Сюда приходили и Бердяев, и Алиса Коонен...

Для меня в Скрябине важно, что он тоже странник. Много играл и в Европе, и в России. Ему нравилось в Лондоне - я его понимаю. Один из родственников Генри Вуда рассказывал, что, расплачиваясь, Скрябин обязательно одевал перчатки. Англичане находили в этом аристократизм, а на самом деле - обыкновенная мнительность. Скрябин всего боялся... и заражения тоже. Кто чего боится...

Говорят, он мужественно переносил операции. Ему изрезали все лицо, но не спасли.

У меня был случай в Польше - пренеприятный. Авария. Голова разбита, много потерял крови. За два часа до концерта надо накладывать швы. Меня уговаривали на операцию под наркозом, чтобы потом отменить концерт. Перенести. Но я настоял, чтобы швы наложили без нар-коза. С мыслью: все! доездился! - я отключился. Был без сознания. Первое, что спросил, когда очнулся: "Что я сегодня играю?" Мне ответили: "Прелюдии и фуги Шостаковича". И я опять в обморок! Потом на меня наце-пили тюбетейку, и я играл.

И Шуберт, и Скрябин мало постранствовали. А я все мечусь - по двум направлениям. По направлению к Свану - там все такое чувственное, с грехом пополам. Или к Германтам - там "чистая духовность" и... сны!

Хотите, расскажу вчерашний сон? Только не упадите в обморок! Это все ваш Андерсен... У него есть такая "сказочка" - про красные башмачки. Одна девочка их никогда не снимала и появлялась в самых неподходящих местах. Ей все делали замечания, а она от восторга начинала танцевать. Затанцевалась и не смогла остановиться. Тогда девочка обратилась к дровосеку и он отрубил ей ножки вместе с этими башмачками. Девочка, счастливая, заковыляла на костылях в церковь, а башмачки так и продолжали танцевать - по всему белу свету. Я все это прочитал на ночь... и вот, что потом увидел.

Я без остановки барабаню пальцами.

У пианистов есть такая привычка, хотя я за собой ее не замечал. Барабаню по окнам, за обеденным столом, потом в церкви на усыпальнице. Это вызывает раздражение окружающих. Папа глядит с портрета с угрожающим видом. Барабаню на церемонии по поводу вручения чего-то. Стучу по чьей-то важной лысине. Меня просят научиться себя вести и лишают важной премии. На улице я уже размахиваю, дирижирую - как Штраус своими польками. Срываю шляпы, сбиваю прохожих...

Мне навстречу - однорукий пианист Пауль Виттгенштейн. Для него писали леворучные концерты и Равель, и Прокофьев. Он предлагает отвести к одному знакомому палачу. Я еще успел подумать, какое это будет облегчение, и поцеловал единственную руку Виттгенштейна... И, конечно, проснулся.

Сразу этого Андерсена с глаз долой! А когда успокоился, решил, что это хороший был сон. Представляете, я уже истлею, а руки мои могли бы играть! Прибегут к вам, поиграют вашего любимого Франка. Вы успокоитесь, меня вспомните. Потом постучатся к Тутику, к Олегу с Наташей... Это же лучше - живые руки... чем гипсовые! У Рахманинова с них сделали слепки - а что в них толку? Слепки играть не будут!