Юрий Борисов. По направлению к Рихтеру: 1979-1983

По дороге из Музея А. С Пушкина живо обсуждалась выставка "Век Моцарта".

- Очень хорошая выставка. Понятно, что тогда жили совершенно другие люди. Все без спешки, все основательно! Когда будут делать выставку о нашем веке, как ее назовет Ирина Алек-сандровна? Есть несколько достойных имен: Эйнштейн, Шостакович, Пикассо. Хорошо звучит "Век Эйнштейна", но "Век Моцарта" лучше. В первом названии нет души. Что открыл Эйнштейн - теорию относительности, фотоэффекты?.. Но после него придут другие и также что-то важное откроют. А Моцарт ничего не открывал, просто предвосхитил Бетховена, Шопена, Дебюсси, Стравинского... Просто писал много музыки - без остановки... Смотрите, он даже в "Вариации на вальс Диабелли" проник - в мою любимую ХХII-ую вариацию! Вот сегодня потихоньку и начну вспоминать... Их надо года три-четыре учить, чтобы хорошо сыграть.

Снег лепил нам в глаза, погода вообще была не для прогулок, но Святослав Теофилович остановился под уличным фонарем и стал изучать снежные хлопья.

- А это уже и не Эйнштейн, и не Бетховен. Снежные хлопья "открыл" Чайковский!

Уже почти сразу, как я начал играть, я его заметил - краешком глаза. Он сидел в ложе прямо напротив рояля. Это была первая вариация "Alla marcia maestoso". Он уткнулся в артистично сложенные руки. Я его еще раз поймал взглядом - ведь видел я далеко! - он сидел в той же позе, погруженный во что-то свое.

Это был Петр Петрович Кончаловский, знаменитый художник, а играл я - первый раз в Москве - Вариации на тему Диабелли Бетховена.

У меня именно на этой вариации что-то мелькнуло: это же его тема! Эти "мусоргские" ворота! Вмиг вспомнились все его "крепкие выражения": "Ваш любимый коршун (подразумевался Матисс) вырывает у Прометея сердце, а нас пускает по матери!" Но главное - (это я слышал от него не paз): "Надо быть гранитным, Слава! Гранитным!" "Вариация Кончаловского" вскоре закончилась, и я эти мысли от себя отогнал.

После концерта, в артистической, Петр Петрович поведал, что эти "Вариации" - самое сильное его движение от музыки и что своим исполнением я не разочаровал. Действительно, случалось, что я играл хуже.

"А знаете, что у меня есть сценарий на эти "Вариации"? Хорошее бы получилось немое кино. Лучше, чем у Протазанова". Я рискнул предположить, что это будет фильм про жизнь Бетховена. Ведь говорят, что в XVII-ой вариации запечатлен поцелуй некой Амалии. "Ничего похожего! Чушь...Это будет "Пиковая дама" Пушкина! - резко оборвал Кончаловский. - Главное, что XVII-ую вариацию ты играешь как мамонт. Грандиозно! У меня на ней все строится. Это как продолжение бала, только во сне Германна. Он видит зеленый стол, кипы ассигнаций, гнет углы и загребает к себе золото... А перед следующей вариацией - "короткий вздох о потере своего фантастического богатства!"

Надо сказать, "интеллектуальные шарады" пользовались успехом в Буграх, когда я жил там у Анны Ивановны Трояновской. Кончаловский охотно в них участвовал. Но музыка, которую я играл, чаще всего навевала ему натюрморт или что-нибудь сезанновское. И вдруг - "Пиковая дама"!

Он все обосновал. С ХХ-ой вариации по ХХIII-ью действие происходило в спальне Графини. Сцене отпевания отводились XXIX-ая и ХХХ-ая вариации. Наконец, призрак... Он являлся в грандиознейшей XXXI-ой вариации. Тут Кончаловский мыслил хореографическую сцену: "Графиня снова должна быть молодая, как и в Париже, где она блистала... Эта вариация - их торжество с Германном!" Что фуга - игра у Чекалинского, а последний менуэт - Германн сидит в сумасшедшем доме, я уже догадался сам. Такой же менуэт в сумасшедшем доме у Стравинского в "Rakes Progress" - но я тогда об этом не знал!

Довольный произведенным эффектом, Кончаловский открыл мне, что эти фантазии возбудил в нем Мейерхольд, когда был его моделью. Вы помните - Мейерхольд на фоне пестрого сюзане, всклокоченные волосы? Очень сильная вещь!

"Слово за слово мы разговорились о его постановке "Пиковой дамы" в Ленинграде. Мейерхольд с жаром рассказывал про все издержки либретто и излучал уверенность, что только в его редакции будет теперь идти "Пиковая дама" Чайковского". Но именно в этот момент меня и посетила моя "Дама" - я соединил два своих любимых сочинения - в литературе и в музыке. Просто так, из хулиганства... чтобы дать волю воображению".

Когда Кончаловский все это "пропевал" своим роскошным баритоном, я вдруг вспомнил - "Бубновый валет"!!! Кончаловский - один из его создателей. Там и Ларионов, и Лентулов, и Фальк... Только Фальк в "Красной мебели" уже оторвался от них.

Когда я из Одессы приехал в Москву, то хотел написать симфонию. Под впечатлением от Красной площади - она меня больше всего поразила. Я тогда еще не знал Фалька, но когда увидел его "Красную мебель", понял: я опоздал! Он сделал то, что я задумал в симфонии. Конечно, он сделал это блестяще, совершенно - тут вся страна, которая купалась в красном цвете!

"Как ты думаешь, кто бы мог в моей "Пиковой даме" сыграть Сен-Жермена? - спросил Кончаловский. - Кто изобретатель жизненного эликсира?"

Я ответил, почти не раздумывая, - Софроницкий! У него необыкновенное благородство, аристократизм (са-мый аристократичный Шопен!), и происхождение (он праправнук Боровиковского), и способность сотворить чудо, которое от него как по часам ждали. Даже в самом неудачном концерте, когда все было "под рояль", вдруг такая мазурка Шопена, что все переставали дышать.

Под а-moll'ную мазурку Мария Лопухина могла бы сойти с портрета Боровиковского. И тут бы все ахнули: смотрите, она совершенно несентиментальна!

Павел Первый давал бы парад под fis-moll'ный полонез - такая там сила, такая выправка.

А в es-moll'ной прелюдии в течение нескольких секунд день превращался в ночь. Прямо на наших глазах. И шел дождь из свинцовых капелек (следующая, Des-dur'ная прелюдия). Не забывайте, Софроницкий родом из Петербурга, там всегда такой непрерывный дождь.

Я приехал к Владимиру Владимировичу домой, и разговор долго не клеился. Не знаю, с чего он решил устроить эту встречу. В его выражениях тогда что-то промелькнуло: вы такой всеядный ... а я вот совсем не такой.

После этого он прочитал несколько строчек из Блока, из "Незнакомки" - чтобы завязать разговор. Поговорил о роли Звездочета. Я тогда не придал этому значения... но именно с того момента меня потянуло к Блоку, и я стал им зачитываться. А ведь еще в Одессе написал шесть романсов на его стихи!.. От Софроницкого, как от мага, сыпалось какое-то изобилие. Блок для меня теперь вто-рой - после Пушкина.

Не так давно я узнал, что у Владимира Владимировича была стеклянная елочная игрушка - Звездочет. И однажды, вешая его на елку, он произнес: "А знаете, ведь это - Рихтер! " Как вам кажется, я похож на Звездочета? Мне бы сейчас колпак...

Натягивает дубленку на голову и фальцетом напевает арию Звездочета из Римского-Корсакова. "Разве я лишь да царица / Были здесь живые лица..."

Тогда я никак не поддержал разговор - и оттого, что зажался, и оттого, что не знал хорошо Блока. Софроницкий предложил брудершафт и, не дождавшись моего согласия, ушел за вином. Я подчинился. Брудершафт был выполнен по всем правилам. Перескажу вам его по кадрам.

Сначала налили вина и поудобней скрестили руки.

Смотрели друг другу в глаза, как в пропасть. Моргнуть никто не посмел.

Отпили вина и подождали, когда оно согреет горло.

Владимир Владимирович произнес: "Гений!"

Я на секунду смутился, потому что такого не ожидал. И тут же ответил: "Бог!"

Поцеловались трижды и сказали: "ты".

Если я - Звездочет, то он действительно Сен-Жермен. "Скрябинская спираль" привела его к изобретению жизненного эликсира. Этим эликсиром все пользовались, и я какое-то время тоже.

Дальше - самое интересное. Кончаловский очень тактично сначала намекнул, а потом и просил, не соглашусь ли я "сыграть"... Германна? Некоторые мотивировки меня убедили. Во-первых, я только что появился в роли Листа. Об этом все говорили, как о событии. Во-вторых, - пушкинские характеристики. По мнению Кончаловского, все подходило; "обрусевший немец, сильные страсти и огненное воображение". Но тут он вспомнил о "профиле Наполеона и душе Мефистофеля" и как-то замялся, поник. Даже стал передо мной извиняться.

А меня это так захватило, что я тут же придумал выход. Если уж из меня сделали Листа, то гримом можно сделать и Наполеона. А у Мефистофеля... и тут меня осенило: у Мефистофеля не может быть никакой души! Александр Сергеевич здесь не прав, в этом его можно поправить.

Мы оба засмеялись и, довольные, никогда уже больше не вспоминали "Пиковую даму" ... Бетховена!

Один раз еще вспомнил я. Когда посмотрел фильм Протазанова. Наверное, немые фильмы я больше всего люблю смотреть! Из Мозжухина, который играл Германна, сделали настоящего Наполеона. У него даже шапка такая, будто он руководит Бородинским сражением. Великолепна сцена, когда молодая графиня в спальне ждет молодого повесу. Но вмиг все меняется - перед нами уже старуха, а перед ней на коленях - Германн! Я мысленно "подложил" эту диковатую "прокофьевскую" вариацию из Диабелли... Что ж, очень может быть, возможно, Кончаловский и прав!

Наконец, мы достигли шестнадцатого этажа его дома. Рихтер ни чуточки не замерз, устроился в кресле, а я отогревал ноги у батареи.

Знаете, что бы сейчас хорошо? Послушать "Пиковую даму" Пушкина, и чтобы читал Дмитрий Николаевич. Между прочим, он мог быть замечательным Томским.

Вот все немного побаиваются "Пиковой дамы" ... и я побаиваюсь. Хотя "кабалистику бы перенять" не мешало. Нарумов правильно упрекал Томского. Я, конечно, кабалистику понимаю по-своему. Для меня вот такая программа - "Бетховен: Тридцатая, Тридцать первая, Тридцать вторая сонаты" - верх кабалистики. Соблюдены и симметрия, и хронология. Когда Поллини играет сначала Шенберга, а потом Бетховена - я внутренне как-то сжимаюсь. "Франческа да Римини" была у Мравинского слабее Шестой симфонии Шостаковича и "Аполлона" Стравинского только потому, что он ее ставил в конце.

В Бетховене главное круг. Абсолютная симметрия. Но добиться этого трудно. Мне показал Фальк, что круг делается двумя руками (чертит в воздухе). Две клавиатуры!

В Скрябине круг нужно растянуть, он уже похож на яйцо. Яйцо, обвитое змеей ' В Пятой сонате нужно хорошенько по нему треснуть, и дух вырвется вон!