Автор: Софья Хентова
Заголовок: Святослав Рихтер
Святослав Рихтер — одессит, хотя родился он в Житомире, где прошло его раннее детство, о котором он рассказывает с добрым чувством: «Раннее детство в Житомире — лучшее время. Оно овеяно сказками, поэзией. Была близость к природе, общение с ней; родные были лесоводами... В семье царил культ природы. Природе поклонялись, ее обожествляли. До семи-восьми лет я верил в эльфов и русалок. Природа для меня была полна таинственности. За каждым ее проявлением я усматривал духов; жил в мире сказок... Все это дало мне много, очень много. Любовь к природе сохранил на всю жизнь».
Дедушка будущего пианиста был музыкальным мастером и настройщиком фортепиано. У него было двенадцать детей. Один из них Теофил стал профессиональным музыкантом, учился в Венской академии музыки, провел в Вене около двадцати лет. В памяти Святослава на всю жизнь сохранилось, как отец «хорошо играл на фортепиано, особенно романтические пьесы — Шумана, Шопена. В молодости, как пианист, давал концерты. Но панически боялся эстрады и из-за этого так и не стал концертирующим пианистом. Превосходно владел органом, часто на нем импровизировал. Его импровизации приходили слушать многие...»
Мать Святослава — Анна Павловна Москалева «была художественно одарена, хорошо рисовала, любила театр, музыку. По своему характеру напоминала один из персонажей пьесы Булгакова «Дни Турбиных» — Елену Турбину.
Вообще, когда смотрел этот спектакль, многое ассоциировалось у меня с детством»,— так вспоминал Рихтер.
В Житомире и другом украинском городе — Сумы маленький Святослав прожил в семье дедушки пять лет, а затем до 1937 года его детство, юность и молодость прошли в Одессе. Здесь он закончил семилетнюю школу, начались его музыкальные увлечения. В доме Рихтеров часто собирались, чтобы поиграть трио, квартеты. По четвергам домашние музыкальные вечера устраивались в квартире профессора Одесской консерватории Б. Тюнеева. Как считал Рихтер, со стороны Тюнеева «было скорее дружеское влияние, чем музыкальное воспитание в обычном смысле. Человек он был интересный, широкообразованный, едкий на критические замечания...»
Устроившись органистом в оперу, отец постоянно приводил сына на репетиции и спектакли: «Стоя в оркестре или где-либо поблизости, я проходил в оперном театре школу».
Музыку Святослав стал сочинять раньше, чем научился играть. Мягко, незаметно отец поощрял увлечения сына. Первые фортепианные пьесы Святослава — «Вечер в горах», «Утренние птички», «Сон» записаны рукой Теофила Даниловича. Сочинял мальчик довольно много: жанровые картинки — «Дождик», «Море», «Весна», «Заход солнца», «Праздник», «Индийский замок», «Перед танцами», романсы, вальсы, фокстрот, фортепианные сонаты и даже две оперы — сказку «Тщетное избавление» и «Бэла», причем либретто отсутствовало и писалась музыка на текст М. Ю. Лермонтова.
Повествуя о своем детстве, Святослав Теофилович подчеркивает: «Я любил сидеть дома и проигрывать с листа оперы — с начала и до конца». В доме была целая нотная библиотека — свыше 100 томов: «Все играл, запоминал, играл без конца... Думаю, что многим обязан этой игре оперной литературы». Любую музыку, никогда раньше не слышанную и сложную, он сразу играл так, словно знал ее давно. Рано проявилась у него эта удивительная способность — охватывать произведение целиком, запоминая его тотчас же, почти что после первого проигрывания.
Для друзей он охотно импровизировал на фортепиано, поражая их своеобразием и смелостью фантазии. Находилось время и для прогулок с отцом по одесским окрестностям — Аркадии, Ланжерону. Вспоминая их, Рихтер, говорил, что «с самых ранних лет любил действие».
Систематического обучения фортепианной игре в детстве и юности фактически не было: он не посещал музыкальную школу, не имел домашнего учителя музыки. «Хотя отец был
превосходный музыкант, я за все время взял у него не более десяти систематических уроков. В остальном был предоставлен самому себе. Правда, часто спрашивал его о том или ином новом для меня произведении. И получал ценные советы.
Я был строптивый, не слушался, все пытался делать сам,— в сущности меня никто не учил.
Помню, папа говорил: «Как ты играешь? Как держишь руки? Что это такое?». А мама возражала: «Оставь мальчика в покое. Пусть играет как хочет».
Девятнадцати лет Святослав Рихтер стал концертмейстером Одесского оперного театра. Не ограничиваясь пассивной ролью пианиста-аккомпаниатора, он обычно изучал весь клавир наизусть, присутствовал на всех репетициях, знакомился с планом постановки, оформлением, замыслами дирижера. Изумительная память Рихтера удерживала сотни страниц музыки.
В это время некоторые сверстники Рихтера — молодые одесские пианисты Эмиль Гилельс, Яков Зак стали уже знаменитыми. А Рихтера знали лишь в родном городе. Он дал несколько концертов в клубах, без широкого отклика.
В 1937 году было решено: Святослав поедет в Москву, к Нейгаузу.
О первой встрече с Рихтером Генрих Густавович Нейгауз вспоминал так: «Студенты попросили послушать молодого человека из Одессы, который хотел бы поступить в консерваторию в мой класс.
- Он уже окончил музыкальную школу? — спросил я.
- Нет, он нигде не учился.
Признаюсь, ответ этот несколько озадачивал. Человек, не получивший музыкального образования, собирался поступать в консерваторию!.. Интересно было посмотреть на смельчака.
И вот он пришел. Высокий, худощавый юноша, светловолосый, синеглазый, с живым, удивительно привлекательным лицом. Он сел за рояль, положил на клавиши большие, мягкие, нервные руки и заиграл.
Играл он очень сдержанно, я бы сказал, даже подчеркнуто просто и строго. Его исполнение сразу захватило меня каким-то удивительным проникновением в музыку. Я шепнул своей ученице: «По-моему, он гениальный музыкант».
После Двадцать восьмой сонаты Бетховена юноша сыграл несколько своих сочинений, читал с листа. И всем присутствующим хотелось, чтобы он играл еще и еще...
С этого дня Святослав Рихтер стал моим учеником».
Нейгауз ориентировал Рихтера на исполнительство, и Рихтер всецело поверил ему. Не избалованный в юности признанием и участием, он потянулся к педагогу-художнику, оказавшемуся именно тем учителем, какой единственно и мог подойти Рихтеру,— разносторонне одаренным, ненавязчивым, умевшим ждать и верить, бережно, чутко направляя усилия ученика, пробуждая в нем желание играть на эстраде, вкус к артистической деятельности и связанное с этим стремление к законченности, совершенству игры.
Как же занимался Нейгауз со Святославом Рихтером?
«Должен сказать откровенно,— рассказывал Генрих Густавович,— что учить Рихтера в общепринятом смысле слова мне было нечему. По отношению к нему я всегда соблюдал лишь позицию советчика... Однажды я попросил Рихтера подготовить к уроку сонату Листа — произведение исключительно сложное. Через некоторое время он сыграл сонату и сыграл превосходно. Оставалось только дать ему несколько небольших советов да поспорить о трактовке одного эпизода, который показался мне недостаточно драматичным. На все это ушло минут тридцать — сорок. А обычно со своими учениками я работаю над этой сонатой по три — четыре часа на нескольких уроках.
Хочу думать, что мои занятия помогли Рихтеру, но больше всего он помог себе сам, помогла его страстная любовь к музыке».
«Гениальный музыкант!» — это мнение Нейгауза скоро стало известным в консерватории, блиставшей тогда первоклассными пианистами.
Рихтер попал в обстановку творческого соревнования. Приходилось браться за чисто технические задачи. Прежде Рихтер не любил и никогда специально не играл фортепианных упражнений. Гораздо интересней было разучивать новые сочинения или проигрывать вместе с друзьями оперы, симфонии, квартеты. Однако Рихтер умел теперь ради поставленной цели заставить себя делать и то, что ему не нравилось. Нейгауз был им доволен.
Шла война. Жилось очень трудно. Рихтер ютился у товарищей, занимался ночами. Он поражал редкой способностью работать в любой обстановке. Стоило ему прикоснуться к инструменту, как он забывал обо всем на свете и мог играть по восемь-десять часов ежедневно.
Часто он занимался в доме московской художницы Анны Ивановны Трояновской. Приходил к ней вечером, молча садился за фортепиано, играл. А художница рисовала. С той поры сохранились у Анны Ивановны нарисованные ею портреты молодого Рихтера.
«Даже в 1944 году, когда Славе уже было двадцать девять лет, он еще не имел собственного фортепиано,— рассказывает Анна Ивановна.— Я с радостью предоставила ему свой рояль...»
По-прежнему Рихтер зарабатывал на жизнь, аккомпанируя певцам, виолончелистам. Заканчивать юнсерваторию не торопился. Не считаясь со временем, работал в кружке ознакомления с музыкальной литературой, где переиграл едва ли не всю симфоническую музыку и более ста опер. Он был душой этого необычного кружка, объединявшего пытливых, инициативных студентов, не замыкавшихся в рамках одной музыкальной специальности.
Первый самостоятельный сольный концерт Рихтера был назначен на 19 октября 1941 года. Фашистские войска наступали на Москву. Концерт отложили. Он состоялся в июле 1942 года. Пианист играл сочинения Бетховена, Шуберта, Рахманинова, Прокофьева.
В 1945 году Святослав Рихтер выступил на Всесоюзном конкурсе пианистов-исполнителей и завоевал первую премию.
Поздно, очень поздно приходила к нему известность. Зато он встретил ее вполне сформировавшимся художником, прошедшим большую жизненную школу. Вкусы его сложились, репертуар был огромен.
Рихтеру повезло. На его пути именно в переломные годы встретился композитор, чья музыка, можно сказать, во многом определила артистическую судьбу пианиста. Это был С. С. Прокофьев.
Впоследствии Рихтер сам подробно и образно рассказал о встречах с Прокофьевым и своем отношении к его творчеству.
«Однажды папа взял меня с собой — в консерваторском зале должен был выступать Прокофьев. Это был один из зимних дней. В зале были сумерки. К публике вышел длинный молодой человек с длинными руками. Он был в модном заграничном костюме, короткие рукава, короткие штаны,— и, вероятно, поэтому казалось, что он из него вырос...
Помню, мне показалось очень смешным, как он кланяется. Он как-то переламывался — чик! Притом глаза его не изменяли выражения, смотрели прямо и потому устремлялись куда-то в потолок, когда он выпрямлялся. И лицо его было такое, как будто оно ничего не выражало.
Потом играл... Для меня это было очень необычным и сильно отличалось от того, что я раньше слышал. По глупости и по детскости мне казалось, что все им сыгранное похоже одно на другое (такими же похожими друг на друга казались мне тогда и сочинения Баха)...
Потом я ничего о нем не знал. Нет, я знал со слов музыкантов, что существует такая «Классическая симфония». Что «Классическая симфония» хорошая, очень хорошая. Что она — образец для новых композиторов.
И еще, что одесский композитор Вова Фемелиди, написавший оперу «Разлом» и балет «Карманьола», находится под влиянием Прокофьева. Впоследствии я сам в этом убедился, но тогда он мне казался оригинальным. И все. О самом Прокофьеве я ничего не знал. Можно было подумать, что он «вышел из моды» и забыт...
Так, вне Прокофьева, прошло десять лет».
Сочинением, которое помогло Рихтеру понять музыку Прокофьева, был Первый Скрипичный концерт. «Я влюбился в концерт, еще не зная скрипичной партии. Я просто слушал, как А. Ведерников учил аккомпанемент. С этих пор каждое сочинение Прокофьева, которое я узнавал, я воспринимал с удивленным восхищением и даже с завистью».
Как-то Рихтер услышал в исполнении Сергея Прокофьева его Шестую сонату. «Ничего в таком роде я никогда не слышал. С варварской смелостью композитор порывает с идеалами романтики и включает в свою музыку сокрушающий пульс двадцатого века... Соната заинтересовала меня и с чисто исполнительской точки зрения; я подумал: поскольку в этом роде я ничего никогда не играл, так вот попробую себя и в таком. Нейгауз одобрил. Уезжая на каникулы в Одессу, я взял с собой ноты... учил ее с большим удовольствием. За лето выучил и 14 октября играл в концерте...
Прокофьев, улыбаясь, прошел через весь зал и пожал мне руку. В артистической возник разговор: «Может быть, молодой музыкант сыграет мой Пятый концерт, который провалился и не имеет нигде успеха?! Так, может быть, он сыграет, и концерт понравится?!»
Я Пятого концерта не знал, но сразу же мне стало интересно...
В феврале 1941 года я уезжал в Одессу и взял с собой Пятый концерт.
Через месяц я вернулся в Москву с готовым концертом». Исполнение Рихтера полностью удовлетворило композитора. Написав Седьмую сонату, он поручил ее премьеру Святославу Рихтеру. Пианист выучил произведение за четыре дня и сыграл в Москве, в Октябрьском зале Дома Союзов.
Передав Восьмую сонату для первого исполнения Гилельсу, Прокофьев Девятую попросил сыграть Рихтера. В знак благодарности за блестящее исполнение композитор и посвятил Рихтеру эту сонату. Он до сих пор считается ее лучшим истолкователем. Помимо сонат, Рихтер часто играет концерты Прокофьева, особенно удачно — Первый, Пятый, играет переложения для фортепиано отдельных номеров из балета «Золушка», цикл пьес «Мимолетности».
Когда в истории музыкального искусства появляется композитор, открывающий новые пути, судьба его творчества в значительной мере зависит от того, встретится ли ему исполнитель, который не только полностью примет его творческие идеи, но и воплотит их на концертной эстраде, донесет до слушателя в живом звучании.
Таким соратником, творческим единомышленником Прокофьева стал Святослав Рихтер.
Концерты — значит беспрерывные занятия, путешествия, переезды с места на место. Как-то Рихтер подсчитал, что в США в 1960 году за два с половиной месяца он наездил в поездах двадцать две тысячи километров.
Требовательность Рихтера к себе удивительна. Зал может восторгаться его игрой, а он после концерта, огорченный, говорит: «Нет, пьеса еще не удается». И, терпеливо дождавшись пока публика разойдется, усаживается за фортепиано, чтобы поработать еще и еще. «Неудача никогда меня не обескураживала. Я не бросал вещь, если она не получалась так, как мне хотелось. Я продолжал работать над нею и играл ее до тех пор, пока она не получалась».
Несколько лет назад на Рижской киностудии снимался фильм «Святослав Рихтер». Корреспондент, присутствовавший на съемках, вспоминает: «Рихтер исполняет «Блестящие вариации» Шопена. На вас обрушивается шквал звуков. Вами овладевает ощущение восторга. А Рихтер в это мгновение снимает руки с клавиатуры, оборачивается и говорит:
— Нет, это плохо. Начнем сначала».
Было время, когда пианист жадно накапливал репертуар. Он даже избегал играть дважды одно и то же. Сочинение выучивалось стремительно, буквально за несколько дней, и сразу же исполнялось в концертах. Замечательная память и сосредоточенность помогали быстрому освоению сложных произведений — сорока восьми прелюдий и фуг «Хорошо темперированного клавира» Баха, сонат Бетховена, сочинений современных авторов — Бартока, Шимановского. Создавалось впечатление, что Рихтеру нравится все, что написано для фортепиано. Фортепианную литературу он читал, как увлекательную книгу, с лихорадочной поспешностью, во всем находя прелесть, интерес, новизну.
Репертуарное обогащение имело для Рихтера большое значение. Совершенствовалось мастерство. Но не нужно думать, что мастерство давалось ему легко. Ведь у него не было школы, приобретаемой с детства. Однако и здесь мы встречаемся со способностью великих артистов даже недостатки превращать в достоинства — лишенный систематической учебы, Рихтер создает свою технику, полностью соответствующую его артистической индивидуальности, технику совершенную, по-рихтеровски неповторимую, исключительно гибкую.
Слушаешь, как Рихтер играет разных композиторов, и каждый раз кажется, что за фортепиано сидят разные пианисты, настолько все меняется, даже посадка за инструментом.
Мысли и чувства людей, образы и настроения природы, события истории, произведения литературы — неисчерпаемое богатство мира подвластно музыке. Познать и выразить ее многообразие, стать истинным артистом-исполнителем может лишь человек больших знаний, высоких душевных достоинств — правдивый, искренний, честный. Нейгауз так характеризовал Рихтера: «Более двадцати лет близко знаю я Святослава Рихтера. На моих глазах из безвестного студента он превратился в пианиста с мировым именем. Но в жизни он остался таким же, каким мы все его знали... Он честен и принципиален в отношениях с людьми, верен в дружбе, глубоко и безраздельно предан своему искусству. Удивительна его непритязательность, его скромность. Никому не рассказывает он о своих успехах, не хвалится рецензиями. Даже привычки у него сохранились прежние, студенческие. По-прежнему любит пешеходные и лыжные прогулки, исхаживая иногда по нескольку десятков километров в окрестностях Москвы».
Неиссякаема потребность Рихтера в знаниях. У него большая библиотека музыкальной и художественной литературы. Читает он очень внимательно, отмечая интересные места. Любит Пушкина, Гоголя, Достоевского, Шолохова, Хемингуэя. Рихтер и сам пишет оригинально, броско, находя без затруднений меткие сравнения и эпитеты.
Через всю жизнь он пронес любовь к театру. И если вам доведется смотреть музыкальный кинофильм «Глинка», вы наверняка обратите внимание на интересный эпизод: Ференц Лист играет «Марш Черномора» Глинки. Роль Листа в фильме исполняет Святослав Рихтер.
Есть еще одна страсть у него — живопись. Эта сторона дарования обнаружилась сравнительно поздно и неожиданно. Как-то Рихтер повредил себе палец, несколько месяцев не мог играть. Без дела он сидеть не привык. Отдых всегда заключался для него в смене рода работы.
Дальние прогулки, радость от чудесных видов Подмосковья, воспоминания о палящем крымском солнце и прозрачных рассветах на вершинах гор, куда Рихтер поднимался с альпинистами,— все это привело к желанию запечатлеть свои настроения, картины природы.в красках.
С тем же упорством, с каким он овладевал фортепиано, Рихтер овладевал искусством художника.
Сделав несколько довольно завершенных набросков, Рихтер решился обратиться за консультацией к известному московскому художнику Роберту Фальку. Фальк признал у пианиста талант живописца и охотно дал ему несколько уроков. Вскоре друзья Рихтера организовали маленькую выставку его работ на квартире Нейгауза. Не только Фальк, но и другие художники заинтересовались этими опытами. «Мне не раз приходилось слышать от знакомых художников,— рассказывал Генрих Густавович,— что если бы Рихтер профессионально занялся живописью, он достиг бы в ней таких же, высот, каких достиг в области пианизма. Он и сейчас пишет очень много и мечтает в будущем отдаться живописи».
Картины свои Рихтер пока не показывает — он считает, что не достиг в живописи должного уровня. «Нужно время,— говорит Святослав Теофилович.— А его у меня нет: музыка забирает все. Мне хочется писать, но не так, чтобы повторять свои прежние опыты. А как— это могла бы решить только работа».
Из художников далекого прошлого Рихтеру ближе всего Леонардо да Винчи, Рафаэль, Веласкез, из русских художников он ценит Александра Иванова, Серова, Левитана.
Когда в Москве выставлялись картины Дрезденской галереи, спасенные во время войны советскими воинами, Рихтер приходил на выставку ежедневно и подолгу изучал интересующие его полотна.
Даже в наш век, когда фортепианная игра получила широчайшее распространение, и выдающееся пианистическое мастерство перестало быть редкостью, можно назвать лишь два-три имени, вызывающих такое восхищение и интеpec. Пианистом века нередко называют сейчас Рихтера, чтобы подчеркнуть: он — один из величайших пианистов современности.
«Играет ли он Баха или Шостаковича, Бетховена или Скрябина, Шуберта или Дебюсси,— замечал Нейгауз,— каждый раз слушатель слышит как бы живого, воскресшего композитора, каждый раз он целиком погружается в огромный, своеобразный мир автора».
Рихтер исполняет едва ли не все, что написано для фортепиано. Он сам говорит, что его любимый композитор тот, над произведением которого он в данный момент работает. О таких исключительных артистах можно сказать: они обладают даром артистического перевоплощения.
Когда речь идет о драматических актерах, понять, что такое дар перевоплощения, нетрудно. Знаменитый советский актер Николай Черкасов играл в кинофильме «Депутат Балтики» роль профессора Полежаева, очень старого человека, знаменитого ученого. А в фильме «Дети капитана Гранта» он создал трогательный образ Паганеля — милого чудака, распевающего песенку, которая полюбилась многим:
Жил отважный капитан, Он объездил много стран...
Полежаев и Паганель — совсем разные люди по возрасту, внешности, занятиям, характеру, привычкам. Играл же их один актер — Черкасов, и играл так, что вы самого-то Черкасова не могли узнать, столь искусно он перевоплощался в совершенно противоположные художественные образы.
Для пианиста перевоплотиться — значит почувствовать, понять, суметь передать слушателям особенности разных сочинений, то, что называют стилем разных авторов. Музыка Бетховена не похожа на музыку Мусоргского, музыка Баха едва ли имеет много общего с музыкой Прокофьева.
Композитор, записывая свое произведение, нотными знаками фиксирует замысел, созревший в его воображении. Пианист внимательно изучает нотную запись и таким образом представляет то, что хотел выразить композитор, какие чувства, мысли вложил он в сочинение.
Все было бы, конечно, просто, если бы имелась возможность точно и исчерпывающе подробно записать в нотах намерения автора. Но в том-то и трудность, что нотные знаки не могут с абсолютной точностью передать все, что задумано, и те обозначения, которыми композиторы пользуются, приблизительны, условны.
В истолковании нотной записи решающее значение приобретает талант исполнителя, его чутье, опыт, знание стилей, общая культура, индивидуальные особенности игры.
Святослав Рихтер умеет поразительно ясно и убедительно найти соотношение оттенков, темп, которые наиболее точно соответствуют данному произведению. Работая за фортепиано, пианист каждый раз настолько глубоко проникает в замысел композитора, что, действительно, как писал Нейгауз, слушаешь Рихтера, словно живого автора. Артист четко определяет свое кредо: «Я хочу прежде всего познавать музыку. Меня интересует сама музыка. Я — слуга музыки».
Классика составляет фундамент репертуара Рихтера. Немногие современные пианисты играют в таком изобилии сочинения Баха, Гайдна, Моцарта, Бетховена. Причем Рихтер играет произведения, которые в концертах звучат редко, например, Третью, Двенадцатую, Двадцатую сонаты Бетховена, его же вариации и фугу на тему из балета «Творения Прометея». Пианист старается обратить внимание слушателей на забытые или недооцениваемые сочинения, расширить знание музыки. Вместе с тем, он исполняет и произведения популярные, составляющие вершину фортепианного творчества Бетховена,— сонаты «Патетическую» — Восьмую и «Аппассионату» — Двадцать третью.
В высказываниях Рихтера о бетховенской музыке — собственный артистический опыт, полезный для всех, кто играет Бетховена на концертной эстраде: «Люблю больше всего Первый концерт. Когда я слышу оркестровое вступление, меня охватывает чувство ни с чем не сравнимое, будто открылось нечто светлое, прекрасное...
Не думаю, чтобы на протяжении одной части в бетховенских сонатах надо было бы часто менять темп. Движение не должно здесь произвольно ускоряться. Музыка многое теряет от подобных темповых смен. Иногда это происходит из-за того, что пианисты, играя, не сразу находят нужное настроение, не сразу входят в образ,— а темп с этим всегда связан. Но часто ускорения происходят у пианистов совсем по другой причине, в сравнительно легких местах. Именно их почему-то начинают играть быстрее. Этого я решительно не приемлю. Для меня это — свидетельство неполноценности, художественной слабости, вялости, да, именно вялости, хотя, казалось бы, более быстрый темп должен производить обратное впечатление.
Ранние сонаты Бетховена очень люблю. Они свежи, смелы, овеяны молодостью, непосредственны и неповторимо индивидуальны. Особенно близки мне Третья, Седьмая, Одиннадцатая сонаты, в чем-то они мне даже ближе гениальных последних сонат.
Разумеется, я очень люблю и Патетическую, и Аппассионату... Это сонаты замечательные, совершенно особые. Я их неоднократно играл, причем. Аппассионату всегда с опаской — соната труднейшая и, несмотря на всю популярность, своего рода «сфинкс».
Удивляюсь тем пианистам, которые включают в программу одного концерта и Патетическую, и «Лунную», и Аппассионату. Ведь эти сонаты требуют такой отдачи, такого интеллектуального и эмоционального напряжения, что исполнить их подряд по-настоящему хорошо, полноценно, попросту невозможно.
В Аппассионате, как мне кажется, все происходит ночью. Здесь и ночное предгрозье, и мерцание звезд, и нечто космическое (в финале) — голоса, перекликающиеся в пространстве.
Каждое динамическое указание Бетховена — плод гениального замысла. Оно должно быть осознано и точно исполнено. Это не педантизм, а необходимость. И это нисколько не сковывает инициативы, а, наоборот, ее пробуждает».
Очень любит Рихтер музыку Баха. Сорок восемь прелюдий и фуг из «Хорошо темперированного клавира» и Концерт ре минор он сыграл сразу после окончания консерватории, вместе с пианистом Анатолием Ведерниковым записал на пластинки Концерт Баха до мажор для двух фортепиано с оркестром.
Сам Рихтер считает: «Бах больше, чем какой-либо другой композитор, допускает различные истолкования. Только тогда, когда я выучил сорок восемь прелюдий и фуг Баха, я ощутил все очарование и богатство баховской музыки. С годами мир Баха стал мне родным...».
В игре Рихтера, исполняющего музыку Баха, вы слышите, говоря словами исследователя — музыканта и врача Альберта Швейцера, «радость, скорбь, плач, жалобы, смех; но все это преображено в звук так, что переносит нас из мира суеты в мир покоя, будто сидишь на берегу горного озера и в тишине созерцаешь горы, леса, облака в их непостижимо глубоком величии».
Франц Шуберт—младший современник Бетховена, умерший совсем молодым, в возрасте тридцати одного года. За короткую жизнь он создал сотни вдохновенных произведений, в том числе двадцать одну фортепианную сонату, но так и не добился признания.
Шубертовские сонаты требуют особой тонкости, непринужденности исполнения — импровизационности, когда создается впечатление, что произведение сочиняется непосредственно на эстраде. Сам Шуберт обычно играл сонаты в тесном кругу друзей — ценителей искусства и едва ли рассчитывал на исполнение в концертных залах, где требуются немалые масштабы звучности, яркие краски и контрасты.
Рихтеру музыка Шуберта дорога непосредственностью, свежестью чувств, простотой, естественной красотой мелодий, народным юмором. Ему близки ее наивность и простодушие.
Охотно музицируя в дружеской среде, Рихтер хорошо ощущает особенности той непринужденности формы музыкального общения, которая была распространена во времена Шуберта и отразилась на фортепианном творчестве композитора. Поэтому и при исполнении шубертовских сонат Рихтером слушатели словно становятся его собеседниками. Создается впечатление доверительного разговора, музыкального рассказа, в котором особенно пленяет напевность игры, красота завораживающе нежного звучания инструмента. Природа звучит в этой музыке. Но если у Бетховена, в Патетической или Аппассионате — буря, шум водопадов, то у Шуберта — покой весеннего утра, ласковое солнце.
Отбирая для концертного исполнения сочинения современных композиторов, пианист требует, чтобы они находились на уровне классических образцов.
В пятидесятые годы у Шостаковича возникла идея написать цикл прелюдий и фуг, показывающих, что традиции Баха продолжают питать и современную музыку, что сложная форма фуги — произведения, основанного на проведении чаще всего одной темы во многих голосах по строгому, заранее определенному плану,— отнюдь не устарела. Бах написал сорок восемь прелюдий и фуг, Шостакович ограничился двадцатью четырьмя. В этом сочинении Шостаковича вступительные пьесы-прелюдии иногда контрастируют, но чаще сходны по характеру с соответствующими фугами. Темы ряда фуг — песенные. Во всем цикле ощущается русский колорит. И вот что примечательно: именно фуги, основанные на темах народного склада, лучше всего получились у Рихтера, больше всего понравились ему.
Если вам доведется услышать, например, запись Прелюдии и фуги соль мажор Шостаковича, она наверняка покажется вам былинной картинкой, с поступью русских богатырей, народными присказками. Другая, фа-минорная прелюдия и фуга истолкована пианистом, как лирическая народная песня. Несмотря на значительные масштабы некоторых фуг, на сложные композиторские приемы, применяемые Шостаковичем, фуги в исполнении Рихтера воспринимаются, как живое течение музыки, за которым увлекательно следить; фантазия рождает бесчисленное множество художественных образов, представлений.
Музыка Шостаковича сыграла огромную роль в отношении Рихтера к искусству двадцатого века: «Сила его трагизма меня всегда покоряла. Особенно люблю Восьмую симфонию. Это — одно из лучших сочинений нашего века и наряду с Пятой — вершина Шостаковича».
Хотя в репертуаре пианиста немногие сочинения Шостаковича, но каждое рихтеровское исполнение оставляет неизгладимое впечатление. Такое сохранилось у слушателей и после концерта во Львове в сентябре 1982 года, когда Рихтер вместе с альтистом Юрием Башметом сыграл последнее произведение Шостаковича — Альтовую сонату.
Рихтер любит Львов. Он подружился с композитором и дирижером Николаем Филаретовичем Колессой, который познакомил Святослава Теофиловича с архитектурой старинного города. Вместе они много ходили по львовским улицам, побывали в Шевченковском Гае, вместе концертировали — во Львове исполнили Первый концерт Бетховена, в Киеве — Первый концерт Чайковского.
В интересе Рихтера к творчеству Кароля Шимановского имело значение влияние Генриха Нейгауза. Шимановский приходился Нейгаузу двоюродным братом. Они вместе учились в Елизаветграде (ныне Кировоград) в музыкальной школе отца Нейгауза. Позднее Шимановский переехал в Польшу, написал немало талантливых, но сложных музыкальных произведений.
В 1954 году Рихтер должен был отправиться на гастроли в Польшу. Ему захотелось включить в программу концертов произведения польского автора, как знак уважения к искусству польского народа. Рихтер выбрал Вторую сонату Шимановского. Исполнение ее в Польше прошло с успехом. Возвратившись в Москву, пианист сыграл сонату в Большом зале консерватории, убедив слушателей в художественной значимости сочинения.
Спустя четыре года в Москве в исполнении Рихтера впервые прозвучал Второй концерт Белы Бартока.
Еще в молодости Барток так определил свое призвание: «Я... в продолжение всей своей жизни, всегда, постоянно и всевозможными средствами буду верен единственной цели — верно служить венгерской нации и венгерской родине». Фашисты, захватив Венгрию, преследовали композитора за его прогрессивные убеждения. Он вынужден был покинуть любимую родину и уехал в США.
Гордый, принципиальный художник не хотел угождать вкусам буржуазной публики, и потому произведения Бартока звучали в Америке редко. Барток бедствовал. Артур Рубинштейн, живший в те годы в Нью-Йорке, рассказывал автору этой книги, что музыканты тайно от Бартока собирали для него деньги. Умер Барток в 1945 году, так и не успев возвратиться на освобожденную от фашистов родину.
В послевоенные годы интерес к сочинениям Бартока стал возрождаться. Венгерские артисты, гастролируя в разных странах, широко исполняли его произведения. Когда выдающийся дирижер Янош Ференчик приехал в Москву, солистом в концерте венгерской музыки выступил Святослав Рихтер, сыгравший Второй фортепианный концерт Бартока. Слушателей потрясла игра Рихтера, его проникновение в венгерские особенности мелодии, ритма, фортепианных красок. Рихтер считает, что хотя в этом концерте заметны следы влияния Стравинского, Листа, отчасти даже Шумана, это — лучший фортепианный концерт Бартока, и добавляет: «Логика Бартока настолько необычна, что никогда не знаешь, как развернутся у него события. Каждый раз его вещи приходится учить как бы заново».
В репертуаре пианиста еще одно сочинение Бартока — «Пятнадцать венгерских крестьянских песен». Подобно тому, как соната Шимановского впервые в исполнении Рихтера прозвучала на родине ее создателя — в Польше, так и «Пятнадцать песен» Рихтер впервые сыграл в Венгрии. Слушатели поразились: пианист никогда не жил в их стране, не изучал ее песен, но очень тонко и чутко передал колорит венгерских напевов.
Когда играет Рихтер, фортепиано приобретает способность человеческой речи: слова простые, даже обыденные, но каждое слово полно смысла глубокого, сокровенного и открывает нечто очень важное в человеческой душе. Вероятно, это и есть тот «подтекст», тот истинный смысл искусства, о котором так много говорили артисты, писатели, художники — Станиславский, Чехов, Крамской.
Доверие к музыкальной отзывчивости слушателей отличает артиста. Всмотритесь, как выходит он на эстраду — деловито и спокойно, как усаживается за фортепиано, потирая руки. Кажется, что он собирается играть для себя, что он равнодушен к отклику зала. Но это не так. Рихтер, по его собственным словам, судит о слушателях «не по аплодисментам и вызовам, которые нередко бывают данью вежливости, и не по лестным отзывам прессы..., а по той «немой», но так знакомой каждому исполнителю глубокой реакции слушателей, по тем... трепетным сердечным нитям, которые связывают зал с эстрадой».
Требовательность Рихтера к себе беспредельна: когда слушаешь его оценки собственной игры, создается впечатление, что он чуть ли не новичок на эстраде.
Нейгауз как-то похвалил его за то, что он сыграл после сонаты Бетховена, по желанию восхищенной публики, небольшую пьесу «на бис». Рихтер ответил: «Как же я мог не играть, когда так ужасно звучал Бетховен. Надо же было исправить». И стал объяснять Нейгаузу, что рояль ему показался скверным — крикливым, разбитым...
Рихтер хочет сделать музыку всем понятной, для всех необходимой. Он играет не только для подготовленной аудитории, не только в больших городах, филармонических залах, из года в год посещаемых любителями фортепианной игры. Он уезжает в маленькие города, играет для неискушенных слушателей, там, где совсем редко или никогда не бывают знаменитые артисты, выступает в рабочих поселках, в сельских клубах. Во французской провинции Рихтер однажды выбрал для своих концертов овин — строение, в котором сушат снопы перед молотьбой. Овин освободили от сена, поставили рояль. Получился великолепный зал: пятисотлетней давности бревенчатые стены создавали идеальную акустику. Но мешал шум самолетов. Рядом находился военный аэродром. Тогда жители обратились к военному командованию, и оно на время концертов отменило полеты. «Советскому пианисту удалось то, что не удается другим,— говорили французы.— Он заставил силой своего искусства замолчать оружие...».
Успех концертов Рихтера велик. В знак благодарности пианист получает множество писем, трогательных подарков. Но это не значит, что его игра одинаково близка всем. Едва ли она понравится людям, ищущим в музыке только спокойствия, безмятежной радости. Рихтер принадлежит к тем великим артистам, которые стараются своим искусством воспитывать, просвещать людей.
Хентова Софья Михайловна. – Из книги “Любимая музыка”.
Изд. “Музична Украина”, Киев, 1989
|