Автор: Марина Нестьева
Заголовок: Реплика себе
Святослав Рихтер играет Шуберта. Как раз об этом мне пришлось писать в журнале несколько месяцев назад.* Об этом и вместе с тем совсем о другом. Потому что в концерте, о котором пойдет речь сейчас (2 мая, Большой зал консерватории), было все иначе — другая манера прочтения музыки, другой тип звукоизвлечения, формотворчества.
Куда ушли объективно-сдержанный тон, «отстраненность» лирики, обостренность контрастов, конструктивная четкость в построении цикла, свойственные исполнению пианистом сонат австрийского художника в 50-е и 60-е годы (тогда были сделаны записи этих сочинений)?
В тот майский вечер Рихтер словно воспринял и передал нам феномен Шуберта во всей его глубинной полноте: Шуберта, радующего непосредственностью ребенка, и Шуберта, поражающего мудростью зрелости, Шуберта с ясным взглядом на мир и Шуберта, прошедшего через безысходность отчаяния, Шуберта, поющего и Шуберта декламирующего. Пусть не покажется странным, но все эти пласты возникали в играемой музыке не только последовательно, но и в одновременности, то есть не только улавливались по горизонтали, но как бы постоянно выстраивались в невидимую нематериализованную вертикаль.
На том концерте Рихтер воочию доказал нам, что музыка (в частности, Шуберта вне всякого сомнения) «рождается в простой, безобидной и неоскорбляемой части нашей души... в охране этого родника не участвуют ни добро, ни зло: эта радость жизни находится по ту сторону добра и зла» (М. Пришвин. О поэзии).
Каким теплым и сокровенным тоном было пронизано исполнение медленной музыки, произносимой вполголоса. Она удивляла непосредственностью фразоведения, ажурным плетением поющей фактуры, бесконечно меняющейся и вместе с тем радующей узнаваемостью; то же в быстрой музыке, текущей, подобно говорящему ручейку в знаменитом вокальном цикле композитора, поражавшей бисерностью и отточенностью техники (но тихой, незаметной!), эластичностью, плавностью поэтизированных танцевальных рисунков. Ни одного «открытого» скачка, полное отсутствие «прямых углов» в интонационной графике! Даже forte всегда туттийно, объемно, как в стройно поющем ансамбле.
Надо всем господствовала протяженная линия, ей подчинялись и соотношения верхнего и нижнего голосов, каждый из которых по-своему главный, и ведение фразы, и наполнение crescendo, и смена частей, даже пьес, когда каждая следующая воспринималась и как что-то новое, и как продолжение предыдущей.
Программа концерта, подобно всем составляющим ее номерам, тоже имела в тот вечер признаки открыток разомкнутой формы — казалось, она может длиться бесконечно, и нам хотелось, чтобы она длилась бесконечно.
Рихтер сумел добиться невозможного — каждое мгновение времени он обращал в вечность. Но среди этого праздника духа, чистой парящей мысли, проникнутых богатейшими нюансами состояний, возникали и вполне конкретные жизненные картины, например, в лендлерах, веселящих слух тонким ощущением жанра, колорита, «заводным» ритмом, оркестральной игрой.
И еще одно. Некоторые из современников Шуберта считали, что он сочиняет в сомнамбулическом сне — с такой непринужденной легкостью появлялись на свет его мелодии, пленявшие своей естественно-природной грацией, «непридуманной» новизной. Шуберт обладал редким свойством — не навязывать свою индивидуальность тем, кто воспринимал его музыку, поэтому им и казалось, что прекрасные мелодии возникают помимо воли их создателя.
При всем безусловном совершенстве игры Рихтера (и в образно-эмоциональном смысле, и в области звука, и в техническом отношении, и в структурном плане) на том концерте была совсем неощутимой исполнительская работа с материалом. Музыка творилась будто сама по себе, без воли ее интерпретатора, без вмешательства властной, магически сильной индивидуальности пианиста.
Словно Данте, сопровождаемый Вергилием в глубины небытия, Рихтер, ведомый Шубертом, поднимался в духовную высь. И рождалось ощущение, что пианист играл в том концерте не только Шуберта, здесь чувствовались и его опыт постижения позднего Бетховена, и освоение им звуковой палитры импрессионистов, и проникновение в шопеновские миниатюры, и общение с современной музыкой. Конечно же, вспоминался дуэт пианиста с Д. Фишером-Дискау, уже ранее вдохновенно открывавший нам шубертовские «секреты». И на этот раз думалось, что исполнитель помог нам хоть немного приблизиться к той тайне, которая именуется Шубертом.
*См.: М. Нестьева. Творец лунных лучей и пламени солнца. «Советская музыка», 1978, № 3. Ред.
Опубликовано в журнале «Советская музыка» № 9, 1978
|
