Главная
Публикации
Книги
Статьи
Фотографии
Картины
Биография
Хронограф
Наследие
Репертуар
Дискография
Записи
Общение
Форум
Гостевая книга
Благодарности
Ссылки

Статьи

Опубликовано: 18.04.2006

Автор: Леонид Гаккель

Заголовок: Бесценное

В 1915 году, вскоре после рождения Святослава Теофиловича Рихтера, мир покинули А.Н.Скрябин и С.И.Танеев, и, как мне кажется, судьбе было угодно сделать нашего великого пианиста воплощением тех свойств, которыми обладали ушедшие. К нему перешел скрябинский идеализм — жизненный и творческий, и не было в России XX века никого, кто служил бы чистоте музыкального искусства так пламенно и с таким напряжением духовных сил, как это делал Рихтер. А от Танеева достались ему строгость и правильность, то есть переживание художественного мира как объективного закона, как совершенной архитектуры.

Знала ли современная фортепианная эстрада кого-нибудь, чья звучность обладала такой же прозрачностью, а ритм — такой же мерностью, как у Рихтера, знала ли она исполнителя, чей рояль представлял бы музыку "в её чистой духовности", как это удавалось рихтеровскому роялю.

Едва ли так, и если явление Рихтера в пианизме есть чудо само по себе, то некое двойное чудо — это пребывание подобного артиста в Советском Союзе. Прямые удары зла настигали его здесь, равно как и ждали многие злые соблазны.

Трагическая — почти на античный лад — судьба семьи, гротесково искривленный рисунок профессиональной карьеры (первый выезд на Запад в 45—летнем возрасте), позднейшие фарисейские превознесения со стороны властей, лишь отяжелявшие ношу рихтеровского одиночества.

Но недаром же русская культура передала Рихтеру танеевско-скрябинское наследство, она знала, что ждёт артиста, и укрепила его. А что говорить о других великих покровителях, о пожизненных спутниках нашего мастера: Шуберте с его музыкальной поэзией «человека—странника», Шопена с его томящим и печалящим целомудрием, оперном Вагнере, открывающем всю бездну "немецкого", Бетховене, космос которого беспределен?..

Они оберегали Рихтера и вели его за собой, но и он укреплял их жизненные силы — так бывает только в исполнительстве, — он продлевал и возвьшал их судьбы. И это всё оказывалось таким немыслимо—плодотворным, таким прекрасным и мудрым — встречные деяния композитора и исполнителя, — что зло казалось отступившим, а советская реальность делалась несущественной. Неужели сейчас, когда Рихтера нет, мы будем вспоминать, что он жил "при Хрущеве", "при Брежневе" ? Не вспомнили бы, если год за годом не подрывались бы физические силы гениального музыканта.

Какая потрясающая плотность смыслов в этих имени, отчестве и фамилии: Святослав Теофилович Рихтер. Здесь прославление святости, любовь к Богу (Тео — фил) и правильность, верность (немецкое «richt»).

А говорят о случайности имён: да ими все определилось в даровании, морали и облике артиста, в его служении Добру.

Сколько нас — "из рода людского" — побывало на концертах Рихтера за полвека его деятельности? Вероятно, сотни тысяч. Сколько слышало его записи, знает его имя? Больше на порядок, на два порядка. Остальные не знают ничего о нём.

Но свет великих людей неизбирателен, и, не будь Рихтера, мы иначе видели бы себя и своё существование на земле. Как все гении музыки, он не может служить жизненным примером, музыка слишком таинственна, чтобы назидать. Рихтер просто присутствует в бытийном составе каждого из нас, и нам от этого становится легче.

***

Стоя на моей нынешней возрастной ступени, видишь, что прожитая жизнь достаточно скудна, что впечатлений в ней мало, и если в нашем общем жизненном сюжете, который называется "Святослав Рихтер", у меня имеется несколько эпизодов с личной окраской, то они кажутся бесценными. Вот некоторые из них.

«Самый трудный...»

Конец 1940-х — начало 1950-х годов. Будучи в Ленинграде, Рихтер посещает Среднюю специальную школу при Консерватории (в просторечии — Десятилетку), играет в зале Школы. После этого в тесной, неуютной артистической его обступают ученики, он говорит с ними, отвечает на их вопросы; один из учеников — ваш покорный слуга — вежливо спрашивает:

"Скажите, пожалуйста, кто, по-вашему, самый трудный композитор?"

Ответ следует мгновенно: «Моцарт».

Недоумение и разочарование десятилетних школьников очевидны: что в Моцарте трудного? Ни октав, ни пассажей.

Серьезность незабываемого ответа открывалась постепенно — вплоть до посмертного явления артиста, а именно видеофильма "Рихтер, непокоренный". «Ничего в голове не остаётся, — говорит он там о моцартовской музыке, — В чём же секрет Моцарта? Никакого ответа».

Два смысла сочетаются друг с другом в полувековой дистанции. "Самый трудный" вовсе не означает «самый желанный и "самый любимый"; речь идет о "тяжелой ноше" в точном соответствии с начальным значением слова "трудный".

С Моцартом психологически не сблизиться, отчего груз исполнительских проблем возрастает до предела; для Рихтера взаимное приятие исполнителя и композитора есть органика артистического существования, и если здесь что—то не в порядке, ремесло перестает быть послушным.

«Не мог не обернуться ему вслед»

Начало 1950-х годов, поздняя весна. Мы с моим школьным приятелем прогуливаемся по Невскому проспекту вблизи Европейской гостиницы. Навстречу идет Рихтер: огромный и при этом необыкновенно стройный, в широком черном пальто и кепке. Движется неторопливо и плавно. Позже я прочел у него о великом композиторе — современнике: "Он прошел мимо меня как явление. ... Я не мог не обернуться ему вслед".

Наши тогдашние ощущения можно сейчас передать в тех же словах. Мы знали, кто "прошел мимо" и пристроились вслед, после чего довольно долго сопровождали издали Святослава Теофиловича, получая от этого мальчишеское удовольствие. Рихтер заметил нас и, возможно, испытал некоторое беспокойство. Он не мог не знать, что входит в нашу (мою) жизнь, но у меня никогда не было случая сказать ему об этом.

Я видел его и во дворе своего дома, и он опять был огромным и стройным, опять двигался неторопливо и плавно с белой коробочкой пирожных в руке: шел он, как выяснилось для меня много позже, к Томашевским, его давним ленинградским друзьям и нашим соседям по дому. Снова — явление; белая коробочка подчеркивала его несоразмерность быту, и это открыло цепь смыслов, которая, как и в случае с "трудным Моцартом", замкнулась после смерти Святослава Теофиловича.

Видеофильм "Рихтер, непокоренный" показал нам его где-то па берегу в черном пальто и маленькой кепке; вспомнился Б.Л.Пастернак в шапке-пирожке на макушке... Каково им было существовать, если они родились величиной с тот мир людей и вещей, внутри которого потом пребывали? Каково равному входить в равное или большему в меньшее?

"В корне не согласен с Вашей трактовкой..."

У меня есть три письма от Святослава Теофиловича и еще одно, написанное по его поручению, видимо, литературным секретарем. В первом из писем Рихтер незамедлительно и точно отвечает на вопросы, касающиеся Четвертой сонаты и Первого фортепианного концерта Прокофьева: когда и где он их впервые сыграл. Эти вопросы я задавал в связи со статьей "Прокофьев и советские пианисты" (1964), в которой главное место занимал Рихтер.

Не избалованный ничьим вниманием, был воистину счастлив и горд рихтеровским письмом, присланным так быстро; восхитила и точность ответов — я тогда ещё не знал, что Рихтер в особых тетрадях подробно фиксирует свои "труды и дни". Личными письмами Святослав Теофилович поблагодарил за почтительно преподнесённые по почте статью мою о нём — в одном случае, книгу "Фортепианная музыка XX века" — в другом. Последний случай особенно замечателен. В конверт была вложена открытка с изображением парижского Пантеона; на ней уместилось довольно много текста. Приведу его концовку (вслед за лестными для меня словами о книге):

"Если разрешите, то вот два несогласия.

1. Я считаю последнюю часть хиндемитовского Концерта ор. 36 №1 как раз самой значительной в этом прекрасном сочинении.

2. В корне не согласен с Вашей трактовкой Шестой сонаты Прокофьева — произведения оптимистичного, полного задорной прокофьевской энергии (и юмора)".

(Без даты: по почтовому штемпелю — 2 мая 1977 года).

Откликаться на подобные ответные знаки как—то не принято (чтобы в одностороннем порядке не навязывать переписки вашему корреспонденту), но если бы я решился на отклик, то первого несогласия не тронул, а о втором написал бы так: "Дорогой Святослав Теофилович, но ведь это Вы внушили мне понимание Шестой сонаты Прокофьева как трагического произведения".

Не забыть концерта в Большом зале Ленинградской филармонии 16 апреля 1964 года, когда Рихтер играл Шестую после сонаты ор.120 Шуберта и пьес Брамса: сколько в ней было тревоги, сколько ударных звучаний, каким "нашествием" стала первая часть с её жёсткой маршевой поступью. Как—то совсем не думалось об оптимизме и юморе. Скорее, о них подумаешь сейчас, перечитывая письмо Святослава Теофиловича.

На склоне лет трагическое делается для тебя явлением такой глубины, что с ним не может отождествиться прокофьевский инструментальный театр (считая фортепианные произведения), последнему место где—то ближе к поверхности, к внешнему слою жизни, где обычно и копится "задорная энергия"...

Рихтеровские письма перечитываешь, а с годами всё чаще и пересматриваешь: они ведь необыкновенно красивы. Говорили когда—то о почерке Пастернака: "будто летят птицы"; таким же «летящим» почерком обладали — иначе не могло быть — Пушкин и Блок; такой же почерк, такая же рука у Рихтера: крупно, с «взвивающимися» заглавными буквами, длинными росчерками — графически выражены величие, свобода и порыв этого человека.

«Такси уже пришло»

Есть, конечно, предопределённость в том, что первое из сочинений, упомянутых в рихтеровской открытке — Kammermusik, op. 36 №1, Хиндемита — год спустя стало предметом и фоном моей единственной личной беседы со Святославом Теофиловичем, а лучше сказать, его беседы со мной.

В начале лета 1978 года я ездил в Москву в связи с предполагавшимся переходом из Ленинградской консерватории в Московскую; в этом меня поддержал ряд московских профессоров, среди которых, к моему радостному удивлению, оказалась Н.Л. Дорлиак. Более того, Нина Львовна заинтересованно участвовала в моих делах; несколько раз она назначала мне встречи для обсуждения ситуации и просто в знак дружеского расположения.

Одна такая встреча (скорее, во втором значении, нежели в первом) произошла в Большом зале Консерватории на дневной репетиции Рихтера. Маэстро играл Kammermusik , op . 36 № 1, Хиндемита с ансамблем студентов Московской консерватории. Как известно, хиндемитовское сочинение написано для облигатного фортепиано и двенадцати инструментов соло; студенты - ансамблисты располагались на эстраде полукругом, в центре за роялем находился Рихтер.

Мне назначено было придти ко второй половине репетиции; у Святослава Теофиловича оказался как раз маленький перерыв. Нина Львовна представила меня; после приветливого рукопожатия Рихтер сразу же заговорил о том, какое чудесное произведение Kammermusik Хиндемита, какой это вообще замечательный композитор, быть может, лучший композитор XX века.

Я не мог разделить подобного энтузиазма, но понимал, что таково неизбежное настроение артиста, играющего данную музыку в данный момент. Отмечать ли, что Рихтер репетировал с необыкновенным подъемом?

После перерыва играли финал ("самую убедительную и значительную часть"), дошли до середины, маэстро что-то не понравилось — я, признаться, не уловил, что именно, — остановились, начали сначала. Сыграли почти до конца, опять остановились — и опять сначала.

Чувствовалось, что молодые партнёры Святослава Теофиловича устали, он же казался неутомимым. Дождавшись паузы, Нина Львовна сообщила из зала, что для маэстро уже вызвано такси.

Репетиция не заканчивается, а. скорее прерывается; молодые люди на эстраде собирают свои инструменты. Рихтер остается за роялем; он снова — уже без сопровождения — играет финал.

Из зала раздается почти отчаянное: «Такси уже пришло!» Маэстро с силой отрывает себя от рояля. Мы прощаемся.

***

За свою жизнь я сорок два раза присутствовал на концертах Рихтера (считая камерные и симфонические программы). Семь раз писал о нём; следовательно, сейчас пишу в восьмой раз. Чего только не произошло за это время; имею в виду даже и не исторические события, но иное понимание вещей, диктуемое переменами жизненного возраста (по Хлебникову "обновление истины" происходит для нас каждые 28 лет). Многое отступило, потеряло бытийную силу, «перестало держать», и в случае музыканта—профессионала это касается композиторов, исполнителей, словно бы и самой музыки. Что в ней когда—то волновало, теперь забавляет, что увлекало новизной, теперь кажется мёртвым (имён, разумеется, не называю).

***

Я сказал бы, что Святослав Рихтер стоит незыблемо, если бы и его истина не обновлялась, если бы она не росла в своём значении. Сегодня артист воплощает дли меня величие жизненного и художественного идеализма. Это исключает сравнительные оценки и делает невозможной даже самую малую долю лицемерия в приятии Рихтера—исполнителя; теперь, когда для него наступила вечность, снимаются и любые этикетные условности. В России жил и живёт святой музыкант. Разумеется, его концертов больше не будет. Но ничто не мешает думать о нём, идти за ним и любить его, изумляясь — в который раз – божественному предназначению человеческой памяти.

(статья опубликована в 2000 году)


Вернуться к списку статей

Обновления

Идея и разработка: Елена ЛожкинаТимур Исмагилов
Программирование и дизайн: Сергей Константинов
Все права защищены © 2006-2024