Опубликовано: 16.04.2006

Автор: Нина Дорлиак

Заголовок: В дуэте с Рихтером

Рихтера я узнала, когда он появился в Московской консерватории. Дружила я в ту пору главным образом не с вокалистами, а с пианистами и была в курсе всех пианистических дел. Пошла на его концерт. Внешность у него была очень занятная: рыжий-рыжий, тоненький, худенький, страшно стремительный. Мне понравилось, как он играл. У нас были общие знакомые в Тбилиси, две художницы (мы с мамой и моим племянником Митей оказались там в эвакуации). Из Тбилиси он как-то привез мне посылку. Виделись нечасто.

В 1943 году умер Немирович-Данченко. Мне была горестна эта смерть: с Владимиром Ивановичем мы вместе были в эвакуации, он приглашал меня петь в свой театр. Это было очень заманчиво, но голос у меня был небольшой, и я хотела заниматься своим камерным искусством. Я была на панихиде во МХАТе. Возвращалась по улице Горького, шла в задумчивости, вдруг ко мне стремительно подходит Святослав Теофилович:

— Давайте вместе дадим концерт!

— Вы хотите, чтобы отделение вы играли, а отделение я пела?

— Нет, я хочу вам аккомпанировать.

И мы начали заниматься. Он приходил к нам на Арбат, мама еще была жива. Но наш первый концерт состоялся уже после ее смерти, в мае 1945 года. Он оказался для меня такой поддержкой! Моя мама, Ксения Николаевна Дорлиак, была моим учителем, я страшно ей верила, я никому так не верила, как ей. А тут остались одни — Митя и я. И вот как-то вышло, что с осени мы со Святославом Теофиловичем стали вместе.

Святослав Теофилович всегда играл и играет очень много, часто меняет программы. Я еще до Всесоюзного конкурса, где ему предстояло участвовать, знала, что он готовит программу наивысшей трудности за чрезвычайно короткий срок. То же было потом с сонатами Прокофьева — он выучивал их в пять, ну в четыре дня. Но я до сих пор не могу привыкнуть, пугаюсь, когда он говорит: завтра играю это, через неделю то, а через две надо сыграть вот это.

Святослав Теофилович всегда возмущается, когда его упрекают, что он мало играет в Москве, и показывает тетрадку, где аккуратнейшим образом записаны все сыгранные им когда-либо концерты — где, что, когда. Конечно, для москвичей, может быть и мало... А гастролирует он много и не только за рубежом. Вот некоторые его поездки по нашей стране: Калуга — Братск — Пинск — Гомель — Брест. Святослав Теофилович везде собирает полный зал. Он играет в школах, в техникумах. В Молодечно я сама была с ним на концерте в музыкальной школе. Замечательная аудитория!

Святослав Теофилович категорически отказывается преподавать. Не хочет. «Я не умею, я не могу, и вообще это страшно скучно и никому не нужно». В то же время у него огромная потребность в общении с молодыми, потребность передать.

Больше всех он выступает с Олегом Каганом, с Юрием Башметом, с Виктором Третьяковым, с Галиной Писаренко, с Наталией Гутман [...].

В жюри конкурсов он не сидит никогда. Во-первых, говорит, что невыносимо слушать пятьдесят раз одну и ту же сонату, а во-вторых... Однажды он был членом жюри — на Первом международном конкурсе имени Чайковского. Он сразу выделил Клайберна как не имеющего соперников. Ему поставил высший балл, остальным — ноли. Потом передумал — ноли неудобно ставить — ведь приехали же, играли же. Тогда выставил всем единицы, сохранив за Клайберном высший балл... В-третьих — время! Бережет время, чтобы больше играть.

Нейгауз считал, что Рихтер обязательно должен еще и дирижировать. В 1940-е годы он провел в Ленинградской филармонии репетиции Второй симфонии Бетховена. Его публичным дебютом стал виолончельный концерт Прокофьева в 1952 году. И с тех пор он не дирижировал. Правда, как-то высказался, что страшно любит «Франческу да Римини» Рахманинова, и вот теперь уже второй год на радио ждут — хотят, чтобы он продирижировал этой оперой, певцов выбрал, каких захочет. Но для того, чтобы всерьез этим заняться, ему пришлось бы как минимум на полгода бросить пианистическую деятельность. По-моему, это не реально. Чем старше он становится, тем больше занимается. И считает, что это принципиально важно, чтобы не потерять форму. Он максималист в достижении совершенства.

Самое мучительное для всех нас то, что он сам все меньше удовлетворен своими концертами, хотя для этого нет никаких объективных оснований. Скажем, когда я, все наши друзья совершенно потрясены концертом, он может недовольно сказать: «Сегодня мало что получилось». Когда мы пытаемся его убедить, что даже физическое утомление не отражается на его мастерстве, глаза у него гаснут и он говорит: «Но я один знаю, как это должно быть!» Сейчас, кажется, миниатюрами Чайковского он доволен больше, чем в первые выступления.

Не нравится ему и большинство его записей. А некоторые любит. [...] Любит оба Концерта Листа, кое-что Скрябина, некоторые прелюдии и фуги Шостаковича, концерт Грига, записанный с дирижером Ловро Матачичем.

Музыку же он знает всю. Вспоминаю, как они общались с Нейгаузом. Тот подходил к роялю и наигрывал: «А вот в «Электре» Штрауса, Слава, ты помнишь...». Так они с Генрихом Густавовичем разговаривали.

Книги, которые он прочитывает — и не по одному разу — помнит всю жизнь детально. Страшно любит Гоголя, Достоевского, Пушкина, конечно. Вообще, хорошо знает литературу. В последнее время меньше читает. Но как — меньше? Например, поставил задачу: прочесть двадцать томов Эмиля Золя. И прочел. Заставлял читать Наташу Журавлеву, Галю Писаренко, Олега Кагана... Я не выдержала двадцати томов.

У нас дома он организовывает выставки, концерты, прослушивания записей, на радость друзьям. Например, оперы. Крупно пишет пересказ всего содержания — он пошел, он сказал, она пришла, произошло то-то и то-то. Музыка звучит, листочки эти он по ходу действия меняет на пюпитре, чтобы всем было видно. Адская работа. [...]

Все он делает невероятно творчески, чтобы это было интересно, необыкновенно. То же самое — когда дело касается работы, музыки...