Опубликовано: 12.04.2006

Автор: Юрий Башмет

Заголовок: Вокзал мечты, фрагмент книги (3)

САМЫМ ЛУЧШИМ БЫЛО ДВЕНАДЦАТОЕ ИСПОЛНЕНИЕ

Никогда не забуду наше первое совместное выступ­ление. Это был Малый зал Московской консервато­рии. Мы вышли на сцену, поклонились, и я почувст­вовал себя как на тарелочке, как будто меня припод­няли. Я понял: сегодняшний концерт обязательно бу­дет успешным, хотя не извлек еще ни одной ноты. Та­кого у меня больше никогда в жизни не было, только с ним и только в этот самый первый раз.

Один музыкант с сарказмом рассказывал, что как-то раз полный Большой зал Московской кон­серватории сидел и ждал начала концерта Рихтера, а того все нет и нет. Десять минут нет, пятнадцать, двадцать... Публика начинает волноваться, аплоди­ровать. Наконец, Генрих Нейгауз, его любимый пе­дагог, побежал к нему домой по Неждановой — а это в пяти шагах от консерватории, — поднялся и уви­дел Рихтера, расписывающего стены своей кварти­ры. Кстати, он рисовал замечательно, я видел его картины, они с таким настроением.

Педагог к нему: «Славочка, там же тебя ждут!»

И ответ был якобы та­кой: «Ну, пусть приходят завтра, я сегодня не могу играть».

Я никогда не спрашивал у Святослава Теофиловича, было ли такое на самом деле. Думаю, что какие-то нюансы перевраны, тем более это рассказ человека, не любящего и не знающего Рихтера, но могло быть и так. И я его очень хорошо понимаю. Для него прав­да и принципиальность в том и состояли: он знает, что сегодня не будет того концерта, той музыки, того контакта, которых от него ждут. Да, может быть, не­тактично, неуважительно, как хотите, но — честно. Он сам себе говорит: я чувствую, надеюсь, что завтра это проснется, но сегодня этого нет.

Он не любил заштампованность, клише. Были го­ды, когда мы с ним много играли одну и ту же про­грамму. И когда казалось, что сделали все возмож­ное — хотя чем дальше, тем сложнее и тяжелее зада­чи, которые возникали и накапливались во время ре­петиций, — вдруг возникала идея прекратить гастро­лировать с этой программой. Понятно, что мы могли открыть еще много нового, но в то же время концерт ради концерта был уже неинтересен. Концерт как высшая творческая ступень — вот что волновало. Сцена давала возможность довести до максимума творческую температуру, а просто повторять достиг­нутое было скучно. В этом смысле Рихтер был самим воплощением творчества.

...Вспоминаются гастроли во Франции и фести­валь в Рок-д'Антероне. За два часа до выхода на сцену он мне сказал:

— Юра, вы знаете, я эту сонату Гайдна больше не хочу играть. Вы не можете послушать — я несколько сонат начну, сыграю, а вы послушайте, какую мне сейчас выучить.

— В каком смысле выучить? — не понял я. — Че­рез два часа концерт!

— Ну, я же по нотам буду играть.

Он сыграл, и я говорю:

— Вот эта тема мне очень нравится. Вообще, все замечательные. Но эта — лучше всех!

Он сказал:

— Хорошо.

И я как бы перестал там присутствовать. Он мгно­венно ушел в изучение этой сонаты и через два часа открывал наш концерт именно ею. Потом уже выхо­дил я, и мы вместе играли сонаты Хиндемита и Шос­таковича.

Рихтер ставил перед собой такие задачи всю жизнь. Есть знаменитый случай, когда он сыграл Нейгаузу какую-то сонату Скрябина вечером накану­не консерваторского конкурса имени Скрябина. Нейгауз его очень похвалил. А назавтра на конкурсе он исполнил совсем другое сочинение, не то, кото­рое играл Нейгаузу. Объяснил это тем, что раз Нейгауз не стал критиковать его исполнение и ему очень понравилось, то играть еще раз уже не имеет смысла, и поэтому он всю ночь учил другое произведение, чтобы победить вчистую.

Я не считал, сколько раз мы с Рихтером сыграли Сонату Шостаковича, но вот что заметил: она не мельчала. Он мог бесконечно погружаться в глубь композиторской идеи, и, к счастью, у меня не было ощущения, что я торможу его продвижение по этому пути. Наоборот, он увлекал меня за собой. И так — во всем, что он исполнял.

В студенческие годы я был свидетелем двенадца­ти концертных исполнений подряд Камерного кон­церта для фортепиано, скрипки и тринадцати духо­вых инструментов Альбана Берга, так как перевора­чивал Святославу Теофиловичу страницы. Признать­ся, в первый раз мне это сочинение было непонятно. И во второй раз оно воспринималось тяжело, потом лучше, лучше — и мне показалось, что в седьмой раз они сыграли его просто божественно, дальше неку­да, дальше может быть только хуже. Ничего подобно­го! Самым лучшим было двенадцатое исполнение. В чем же оно улучшалось, вот загадка. Качество давно было стопроцентное, и продуманность, и степень отдачи — все было максимальным... Он какой-то был бездонный, Рихтер...