Опубликовано: 11.04.2006

Автор: Григорий Коган

Заголовок: Гордость советского искусства

Пианистами делаются по-разному. Большинство шло К МУЗЫКЕ ОТ ФОРТЕПИАНО, от ранних и многообещающих успехов в технике игры на этом инструменте. Таким путём шли и те, кто впоследствии развился в незаурядных музыкантов, выдающихся художников-интерпретаторов.

Путь Рихтера был иным. Рассказывают, что в юности в Одессе он менее всего думал о пианистической карьере. Игра на рояле была для него не самоцелью, а средством музицирования. Он увлекался театром, выполнял концертмейстерские обязанности в опере, жадно поглощал всевозможную музыкальную литературу — фортепианную и вокальную, ансамблевую и оркестровую. Лишь позже, в Москве, в классе Г.Нейгауза и, очевидно, под его влиянием, он начал всерьез задумываться о пианистической концертной деятельности.

Он шел К ФОРТЕПИАНО ОТ МУЗЫКИ. Это наложило ясный отпечаток на его игру. Большие пианисты предыдущей эпохи — Падеревский, Зауэр, Бузони, Годовский, Горовиц, Гофман и другие – при всех между ними различиях были влюблены в свой инструмент, в специфику его звучания, в моторную радость беготни и вольтижировки на клавиатуре. Эта влюблённость делала их порой неспособными устоять перед прельстительными соблазнами какого-нибудь чарующего звучания либо пьесы, «аппетитной» лишь в чисто пианистическом отношении. Рихтер не похож на этих прославленных мастеров. Он ценит, конечно, уникальные МУЗЫКАНТСКИЕ возможности фортепиано и технически великолепно владеет ими. Любые трудности моторного порядка преодолеваются им во время исполнения свободно, словно сами собой, «по пути» музыкального высказывания. Его forte энергично, pianissimo деликатно и нежно. Но за всеми этими и многими другими пианистическими качествами не чувствуется той особой, физической радости прикосновения к клавише, которая живёт в пальцевых подушечках «первородных» пианистов; оттого, например, рихтеровские piano и pianissimo звучат ИНОГДА недостаточно «осязаемо», несколько абстрактно. Ибо «предмет» его влюблённости — не фортепиано как таковое, а нечто иное, к чему он одержимо тянется душой ЧЕРЕЗ фортепиано, ПОВЕРХ него: Музыка.

Игра Рихтера — прежде всего игра большого, огромного музыканта, полного безраздельного благоговения перед открывающейся ему, а через его посредство слушателям, музыкой великих ее творцов. Никакого по отношению к ней своеволия, никакой не то что уступки - мысли о таковой ради личной ли прихоти, или вкусов, привычек, пристрастий аудитории, или эффектов, подсказываемых инструментом. Только она, Музыка с большой буквы, всегда отборная, художественно высокая, всегда прямое, без искушающих отклонений проникновение в самую сокровенную её глубь, сокровенную для других, простую и непреложную как истина — для него. Никакого своеволия. Да, и вместе с тем — всё ПО-СВОЕМУ, не так, как у других. По-своему не потому, что не согласился с автором, не из желания «выразить себя», «сделать иначе», а потому, что вглядывается в нотный текст, вслушивается в музыку не добросовестно-безличный «передатчик», а большая личность, неповторимая индивидуальность, мыслящая, чувствующая, слышащая по-своему, так, как никто другой. Индивидуальность живая, всё время растущая, развивающаяся, изменяющаяся.

По-другому играл Рихтер в московских концертах сезона 1974/75 года некоторые из ранее исполнявшихся им произведений - с тем же мастерством и убедительностью, так же благоговейно, но с большей свободой, словно сбрасывая какие-то внутренние оковы, порой ощущавшиеся прежде в его игре.

Репертуар Рихтера огромен: в него входят Бах и Моцарт, Бетховен и Шуберт, Шуман и Шопен, Лист и Брамс, Мусоргский и Римский-Корсаков, Глазунов и Рахманинов, Дебюсси и Скрябин - короче говоря, едва ли не всё значительное, что есть в фортепианной литературе. Все это интерпретируется им поистине замечательно. ОДИНАКОВО замечательно ? Пожалуй, нет. Шопен, например, кажется мне не всегда соприкасающимся с художественной натурой Рихтера; его грандиозному и глубокому Листу порой не хватает ораторского пафоса, игры красок, стремительных accelerando , ЛОМАЮЩИХ метроритмические путы. Зато в музыке нашего времени, в сонатах Прокофьева, в прелюдиях и фугах Шостаковича, он положительно не имеет равных: подразумеваю не только и даже не столько поразительное техническое совершенство рихтеровского исполнения, сколько ГОВОРЯЩУЮ выразительность его пальцев, интонационную содержательность музыкальной речи. И ещё: в произведениях различных авторов, в частности Бетховена, мне хотелось бы особенно отметить незабываемые моменты, когда пианист уже словно не играет, а как бы только истово слушает, созерцает развёртывающееся в тишине явление Музыки, моменты, о которых хочется сказать словами поэта: «Горними тихо летела душа небесами».

Артист, поднимающий слушателей па такую высоту, сам представляет собой несомненное ЯВЛЕНИЕ — не только в масштабе современности, но и за её пределами. И тут, на этой высоте уже теряют всякое значение частности вроде вопроса о большем или меньшем чувственном обаянии рихтеровского звука. Лист в этом отношении, как известно, уступал Тальбергу; однако игра Листа составила эпоху в пианистическом искусстве, слава же Тальберга оказалась непрочной и скоропреходящей.

Немцы с заслуженной гордостью говорят о «трёх великих Б» своей музыки — Бахе, Бетховене и Брамсе. Мы можем с тем же правом говорить о «трёх Р» русского пианизма — Рубинштейне, Рахманинове и Рихтере. Третий из них достойно стоит рядом со своими двумя великими предшественниками, достойно представляет советский пианизм в современном мире и в истории пианистического искусства.