Сообщение
M.I. » Сб окт 06, 2012 9:29 pm
Мне представляется, что в культурной истории России из музыкантов-исполнителей были две фигуры, сравнимые по масштабу художественного дарования: это Ф.И.Шаляпин и С.Т.Рихтер. Хочу привести здесь фрагмент текста из воспоминаний Д.Ф.Тархова, одного из выдающихся советских оперных певцов (1890 - 1966), о том, как он впервые побывал на опере "Дон Кихот" с участием Ф.И.Шаляпина. До этого Дмитрий Фёдорович, начинающий певец, был знаком с творчеством Шаляпина лишь по граммофонным пластинкам.
…И вот как-то сестра принесла мне с трудом добытый билет в Большой театр на Шаляпина в «Дон Кихоте», так как Шаляпина до этого я не видел.
Но я остался холоден. Я был уверен, что пою интересней, а шаляпинская слава раздута. Сестре пришлось меня долго упрашивать, - так я ломался, - а билет, кажется в одиннадцатом ряду партера, был дорогой. И как же стыдно мне было потом!
Дворец Дульцинеи, сама Дульцинея – её исполняла Стефанович – всё было в общем обыкновенно, хотя и неплохо. Но вот на Росинанте выехал Дон Кихот – преобразились и слушатели, и я, и сама сцена… Я почувствовал сразу, что говорить, какой у Шаляпина голос, как он играет, в чём его главные свойства, - значило бы ничего не понять, потому что я видел самого Дон Кихота, живого.
Сквозь все чудачества роли в меня проникало небывалое обаяние. Комическое делалось святым, хоть становись на колени. И умиляли разбойники, которые, поразившись кротостью и простотой старика, его неприятием зла и верой в прекрасное, возвращают ему украденное ожерелье Дульцинеи и провожают с благоговением, как доброго отца.
В сердце моём воцарилась какая-то облагораживающая чистота и благодарность. И то же самое ощущали и все вокруг. Мне были знакомы разговоры о том, как Шаляпин делал себе грим, из толстого умел стать тонким; как рисовал тощую шею, удлинял её на груди (что я потом использовал, гримируясь Элизаром в «Дочери кардинала»); как сам он гримировал Росинанта, создавая необыкновенного одра из обыкновенной белой лошади, так как вполне подходящего одра будто бы не нашли, да он, пожалуй, Фёдора Ивановича и не поднял, - но об этих частностях рассуждать не хотелось. Глаза и уши поверили, что познакомились, с настоящим Дон Кихотом: с подлинной его трагикомедией и настоящей смертью – бессмертием.
Особенно сильна была встреча с Дульцинеей для торжественного вручения ей ожерелья. Дон Кихот приходил в ореоле непередаваемого величия. Он приближался, как король, протягивающий свой великолепный дар. Победитель ждал награды. Прекрасная дама, пожелания которой исполнены, удостоверившись в верности и непобедимости своего рыцаря, должна была, по условию, тут же при общих знаках восторга отдать ему руку и сердце…
Но Дульцинея и не думала исполнять обещание. Ожерелье для неё особой ценности не составляло. «Она хохотала» как жестокая женщина в балладе Лишина из шаляпинского репертуара, и, подобно ей же, отрицательно качала головой, всё обращая в шутку. Вслед за нею хохотали её кавалеры, весь хор. Действительность начинала открываться Дон Кихоту, и он у всех на глазах увядал, как цветок, склоняющий стебель, - сгибался всё больше; делался бедным, больным стариком и, как в бреду, с подкосившимися ногами, цепляясь за стены, уходил, подгоняемый шумом насмешек.
Какая музыка была при этом? Музыканты утверждали, что Массне написал слабую оперу, но могу поклясться – она казалась в этот миг гениальной. Что пели и говорили артисты? Быть может, привычную переводную чепуху, но публика, не слыша, как всегда в опере слов, воображала нечто равное шекспировским сценам. Такова была мощь артистического таланта, всё подымавшего до себя… И с такой же неотразимой силой шла сцена смерти.
Измученный Дон Кихот и влюблённый в своего хозяина наивный младенец Санчо-Панча (Лосский) располагаются на отдых у высокого холма. «Спи, Панчо» - приказывает Рыцарь Печального Образа. - «Отдохни. Я буду на страже».
Бедный оруженосец видит опасное состояние Рыцаря, но не смеет ослушаться и, кряхтя от усталости, быстро засыпает. А Дон Кихот с длинным копьём взбирается на холм и там, на вершине, прислоняется к стволу развесистого дерева, ветви которого опускаются на ним.
Несбыточные фантазии преследуют его, застилая злое лицо жизни. Ему чудится голос Дульцинеи, и в своих грёзах он снова ей верит и всё прощает. Горение вечной любви, мысли о новых подвигах, долженствующих обновить мир, борются в нём с предельной слабостью и обидой. Силы его иссякают. Фигура старика то распрямляется картинно и могуче, то колеблется и обвисает. Копьё дрожит в его руках.
Опираясь на него, дон Кихот делает несколько шагов, чтобы лучше утвердиться наместе или, может быть, ринуться в бой с каким-то великаном, особенно бессовестным и докучным. С рыданием боли и торжествующим кликом, широко раскрывая остановившиеся глаза, глядящие в последние ослепительные видения, Рыцарь наконец бросается вперёд, вниз по холму, на неведомого врага. Но враг этот – смерть. Колени Дон Кихота подгибаются. Споткнувшись, он роняет копьё. Он падает – и уже бесчувственными трупом скатывается по склону всё ниже. Лишь ровная плоскость рампы прекращает это движение. Дон Кихот, как живой, переворачивается ещё раз, выпрямляется, валится на спину, вверх лицом, и в этом положении застывает на месте, остаётся лежать неподвижно, раскрывая объятия для всех угнетённых на земле.
Осталась пластинка, записанная на французском языке, - «Смерть Дон Кихота». Она дразнит только живые впечатления от Шаляпина. Нет!. Этого не воскресить. И кто знает: не лучше ли, чтобы так и было?. Сознания неповторимости неповторимого не заглушишь.
Моё ошеломление Шаляпиным мне дорого было тем, что показало безграничность искусства – идеал, к которому должно стремиться. Недостатки, свойственные всем, несовершенства тех или иных частностей, находимые и у Шаляпина, - велика ли их роль в этом подлинном величии? Разве это только певец? Разве это только актёр? Это – стихия, которая подчиняла и была выше обычных требований и представлений.
P.S. Полагаю, слова: "Такова была мощь артистического таланта, всё подымавшего до себя…" вполне подходят и для характеристики творческой деятельности Рихтера.
