О музыке и композиторах

- Любимый композитор тот, кого я сейчас играю.

- Классическая музыка является ключом к пониманию и раскрытию современной музыки.

- То, что хорошо - современно, то, что нехорошо - несовременно.

- Иногда говорят, что музыка вовсе не должна доставлять удовольствия. Ею нужно пользоваться так, как, скажем, пользуются математикой. Но разве это верно? Зачем же тогда нужна музыка, если она перестает доставлять людям удовольствие.

- Некоторые считают, если музыка непонятна, то значит, она хороша. Никогда не понимал этого и не пойму.

- К современной музыке отношусь по-разному; да и сама она весьма разная. Что-то в ней люблю, что-то нравится, что-то оставляет равнодушным, что-то я не понимаю, что-то не приемлю. Недавно (сказано в начале 1963 года. - Я. М.) был на концерте в парижском театре "Одеон", где исполнялась только абстрактная музыка. В числе других авторов в программе были представлены Хенце и Стравинский. Хенце не раскусил, но не могу сказать и обратное. Стравинский как всегда вызвал интерес. Играли его "Движение" для рояля с оркестром. Но и об этой музыке не могу сразу судить. К тому же и во время концерта одолевают люди -трудно сосредоточиться, не могу внимательно слушать, приходится быть на чеку. Могу лишь сказать, что абстрактная музыка точно не исполнима. Ее можно сыграть лишь приблизительно. Ее исполнение - это всегда компромисс. Думаю, что исполнять ее надо скорее не человеку, а машине. Выучить ее наизусть - почти невозможно.

(О Бахе)

- Только тогда, когда я выучил 48 прелюдий и фуг Баха, я ощутил все очарование и богатство баховской музыки.

- С годами мир Баха стал мне родным в той же степени, что я мир Шопена, Листа или Прокофьева.

- Бах больше, чем какой-либо другой композитор, допускает различные истолкования.

(О концертах и сонатах Бетховена)

- Люблю больше всего Первый концерт. Когда я слышу (оркестровое) вступление, меня охватывает чувство ни с чем не сравнимое, будто открылось нечто светлое, прекрасное...

- Не думаю, чтобы на протяжении одной части в бетховенских сонатах надо было бы часто менять темп. Движение не должно здесь произвольно ускоряться. Музыка многое теряет от подобных темповых смен. Иногда это происходит из-за того, что пианисты, играя, не сразу находят нужное настроение, не сразу входят в образ, - а темп с этим всегда связан. Но часто ускорения происходят у пианистов совсем по другой причине, в сравнительно легких местах. Именно их почему-то начинают играть быстрее. Этого я решительно не приемлю. Для меня это - свидетельство неполноценности, художественной слабости, вялости, да, именно вялости, хотя, казалось бы, более быстрый темп должен производить обратное впечатление.

- Ранние сонаты Бетховена очень люблю. Они свежи, смелы, овеяны молодостью, непосредственны и неповторимо индивидуальны. Особенно близки мне Третья, Седьмая, Одиннадцатая сонаты, в чем-то они мне даже ближе гениальных последних сонат. Разумеется, я очень люблю и Патетическую, и Аппассионату: Это сонаты замечательные, совершенно особые. Я их неоднократно играл, причем Аппассионату всегда с опаской - соната труднейшая и, несмотря на всю популярность, своего рода "сфинкс".

- Удивляюсь тем пианистам, которые включают в программу одного концерта и Патетическую, и "Лунную", и Аппассионату. Ведь эти сонаты требуют такой отдачи, такого интеллектуального и эмоционального напряжения, что исполнить их подряд по- настоящему хорошо, полноценно, попросту невозможно.

- В Аппассионате, как мне кажется, все происходит ночью. Здесь и ночное предгрозье, и мерцание звезд, и нечто космическое (в финале). Голоса, перекликающиеся в пространстве. Третья часть Hammerklavier-сонаты - для меня загадка. В моем духе скорее Adagio из Третьей и Четвертой сонаты, чем эта часть. В ней переплетаются итальянские элементы с глубокой немецкой философией. Мне всегда нелегко найти в ней нужное настроение. А фуга и в самом деле "пир ума". - Каждое динамическое указание Бетховена - плод гениального замысла. Оно должно быть осознано и точно исполнено. Это - не педантизм, а необходимость. И это нисколько не сковывает инициативы, а, наоборот, ее пробуждает.

(После бетховенского концерта в Париже 7 ноября 1980 года).

- Не все, конечно, удалось в равной мере. Лучше другого, пожалуй, Шестая соната. Учил ее в этом году. Раньше ее никогда не играл. Это последняя из моих бетховенских сонат. Больше уже учить не буду. Хватит двадцати двух.

- Финал Шестой сонаты - должно быть бешено весело. Трудно в нем не сорваться.

(О сонатах Шуберта).

- Мой путь к сонатам Шуберта... Раньше всего из крупных сочинений Шуберта сыграл, еще студентом, Wanderer-Fantasie. Затем сонату D-dur, которую выучил за 20 дней. После сонаты D-dur я играл сонату G-dur - для меня одна из самых лучших сонат Шуберта. Во всяком случае, я люблю ее еще больше, чем сонату D-dur. Далее следовали соната а-moll (большая), соната а-moll (небольшая), соната А-dur (небольшая). Большую сонату А-dur я не играл, зато играл большие сонаты В-dur и с-moll, неоконченную сонату С-dur, сонаты е-moll и Н-dur, наконец, неоконченную сонату f-moll.

(О Шопене).

- Шопена надо играть так, чтобы получилось нечто неожиданное; тогда будет хорошо.

(О6 этюдах Шопена).

- Играл всего 13 этюдов. Из них некоторые так и не доучил, например, Второй и терцовый. Если бы нашлись люди, которые могли бы показать мне, как их надо учить, раскрыть мне их технический секрет! Вот было бы хорошо!

- Первый этюд иногда выходил, а иногда - нет. Стабильности в его исполнении не достиг. Лучшего я добился в исполнении Четвертого этюда, Десятого и, пожалуй, Двенадцатого.

- Четвертый этюд надо играть очень быстро - недаром он обозначен у Шопена Presto.

- Этюд Des-dur - из добавочных - - невероятно трудный.

- Ноктюрн Fis-dur - совершенно необыкновенный. В нем есть нечто таинственное.

- Ноктюрн c-moll - да, хороший, очень хороший. Но он более драматичный, напоминает Делакруа.

(О сочинениях Шумана).

- Из сочинений Шумана не люблю некоторые "Новеллетты", холоден к "Крейслериане" и к сонате f-moll, к пьесам op. 111.

- "Фантазия" Шумана - произведение глубоко сокровенное; она не просто значительна, она неисчерпаема. Второго такого сочинения нет.

- "Симфонические этюды" всегда играю с добавочными номерами. Вставляю их сразу - все вместе - после пятой пьесы.

- Мне всегда казалось, что "Пестрые листки" - цикл необычный, как бы не для себя. Первая пьеса - для дома, как подарок... Вторая - типичное настроение Aufschwung'a, нечто стремительное, один миг - и ее уже нет... Третья пьеса - мужественная, напористая, какая-то охота, несколько наивная, мальчишеская... Далее "Листки из альбома", цикл в цикле, - где все свежо, юно. Первый листок - одна из лучших страниц Шумана, проникновенная, ласковая, поэтичная, сама сущность Шумана; второй - гофмановские тени, все проносится словно дуновение; третий - мечтательный, нежно-интимный; четвертый - как бы предчувствие горя, пятый - снова прояснение... Внезапно налетает "Новеллетта", - мы сразу в совсем ином мире, мире романтических приключений; герой очутился на корабле пиратов, буря на море... "Прелюдия" - короткая трагическая пьеса, предвестник катастрофы, странным образом цитирует моцартовскую "Лакримозу". "Марш" - поворот к мраку. Это траурный марш (с необычным трио), как будто убивающий все, что было до него. В нем есть что-то от Гойи... За ним следуют еще три пьесы: "Вечерняя музыка" - ощущение заката, таинственности, словно картина старого мастера, "Скерцо" - несколько нервное, угловатое и, наконец, "Быстрый марш" - странный, по-особому живой (есть в нем нечто цыганское, жутковатое), почти на грани безумия. Конец - все ушло, исчезло, пропало. Может быть, так вышло помимо желания самого Шумана, но весь цикл - словно его собственная трагическая судьба.

(О Листе и его сочинениях).

- В некоторых странах Листа не любят. Даже соната вызывает подозрения. Если ее увидят в программе пианиста, то на концерт идут с неохотой, а то и вовсе не идут. Оттеснен назад и Шуман; его порой считают устаревшим. Не понимаю я этого.

- Листа часто губят сами пианисты. Даже сонату превращают в чисто внешнее произведение, играют банально. Это совсем не то, что должно быть.

- Соната Листа - это целый мир; если бы Лист написал только ее одну, он все равно был бы гением.

- Когда в сонате Листа играют медленно вторую побочную (тему), то соната проигрывает в цельности. Мне это не по душе, я стремлюсь к другому...

(О Вагнере).

- Всегда очень любил Вагнера. Для меня Вагнер по масштабу дарования такое же явление, как Шекспир. Любовь к Вагнеру - от отца.

(O концертах Брамса и Дворжака).

- Концерт Брамса (B-dur) чрезмерно большой, и в нем много мест, где можно подумать, задуматься... и споткнуться.

- Фортепианный концерт Дворжака играю в оригинальной редакции. В ней наиболее точно переданы мысли автора. Каждое исполнение концерта приносит мне радость, несмотря на все неудобства фортепианной фактуры.

(О Римском-Корсакове).

- Очень люблю Римского. Пусть он немного холодный, открытый, ясный, но для меня он всегда трогательный, чистый. В прохладности у него есть своя прелесть.

- У кого из современных композиторов есть общее с Римским? Пожалуй, у Бриттена. У обоих акварель или гуашь, а не масляные краски.

- Да, у Римского все более камерно, а дирижеры хотят все сделать более масштабно. Даже слушая такой шедевр, как "Снегурочка", испытываешь разочарование именно из-за перенасыщенности, ложно понятой масштабности исполнения.

- Для меня Римский, как бабочка, - если тронуть, пыльца сойдет.

(О Скрябине и его сонатах).

- Наряду с Шимановским, теперь все больше и больше начинают ценить Скрябина. Мне не раз приходилось слышать в разных странах: вот это - композитор!

(О Рахманинове).

- Как трудно играть Рахманинова! Чем больше занимаюсь прелюдиями, тем труднее с ними справляться. Сложности фактуры, запоминания...

- А все-таки Рахманинов "держится" после Прокофьева. Особенно этюды-картины. Хотя Прокофьев и относился к ним свысока - помню его слова: "Ну вот. Вы опять будете играть на бис эти какашки", - они все же могут постоять за себя.

- Последний ре-мажорный этюд с его перезвонами великолепен... Но люблю я больше фа-диез-минорный: для меня он, как и ми-бемоль-минорный (маленький), и до-минорный (панихидный) овеян особым настроением мучительной обреченности.

(О Дебюсси).

- Дебюсси нисколько не уступает самым значительным композиторам. Он равен Моцарту, равен Шопену. Прямая линия: Моцарт - Шопен - Дебюсси.

- Дебюсси - это сама природа. Он бесконечно разнообразен, изощрен и вместе с тем прост. Но этой простоты так трудно" достичь!

- В "Колоколах сквозь листву" есть что-то особенное - нечто от "Кипарисов виллы д'Эсте". Это одна линия.

(О Равеле и Дебюсси).

- Равель - замечательный композитор - искусный, утонченный. Но Дебюсси - гений.

(О Шимановском и Р. Штраусе).

- Шимановского теперь начинают ценить все больше и больше. В чем-то он даже стал выше Штрауса, более тонкая аристократичная порода! Но Штраус, пожалуй, мощнее.

(О Втором фортепианном концерте Бартока).

- Это лучший фортепианный концерт Бартока. Нахожу в нем следы влияния Стравинского, Листа, отчасти даже Шумана.

- Снова скоро буду играть Концерт Бартока. Трудно сказать, сколько дней у меня уйдет на его повторение. Логика Бартока настолько необычна, что никогда не знаешь, как развернутся у него события. Каждый раз его вещи приходится учить как бы заново.

(О Мясковском).

- Напрасно забыли Н. Я. Мясковского. Это - хороший композитор.

(О Прокофьеве).

- Прокофьевская музыка дошла до меня не сразу. Слушал я "ее всегда с интересом, но она меня не захватывала. Я был долго в плену романтической музыки.

- Первое, что у меня связано с Прокофьевым - это марш из "Любви к трем апельсинам". Помню, что о нем только и говорили в Одессе.

- Первым сочинением Прокофьева, которое мне по-настоящему понравилось и которое открыло мне путь к его музыке, был Первый скрипичный концерт. Я был им пленен, очарован. Я влюбился в прокофьевскую музыку.

- Из всех фортепианных концертов Прокофьева больше всего люблю Второй, затем Четвертый (леворучный); на третье место ставлю Третий концерт. Особо отношусь к Пятому.

- Пятый концерт мне предложил сыграть сам Прокофьев. Я этот концерт тогда еще не знал. Взял ноты, просмотрел. Вначале он мне не очень понравился. Одновременно - по совету Генриха Густавовича - смотрел Третий концерт, который до того много раз слышал. Но душа к нему не лежала. Вернулся к Пятому и решил играть его. Выучил его довольно скоро и на квартире Генриха Густавовича сыграл - вместе с Толей (Ведерниковым) - автору. Он специально пришел меня послушать. Ему понравилось. Мы сразу же условились о репетициях. Их было три. Прокофьев дирижировал очень ясно, по-деловому. Оркестранты его отлично понимали. Помню его слова по поводу четвертой части: "Ну, а это для дам!"

- Концерт имел несомненный успех. Много хлопали, много вызывали. Прокофьев был доволен. Я же - счастлив. Мог ли я подумать, что через три года после приезда в Москву буду играть с автором сочинение, которое кроме него никто еще тогда не играл.

(О сонатах Прокофьева).

- Из крупнейших сочинений Прокофьева раньше всего играл Вторую сонату. Узнал ее еще на втором курсе Консерватории осенью 1938 года. Но тогда, да и потом, она не стала моим самым любимым сочинением.

- Шестую сонату Прокофьева впервые услышал в исполнении автора на квартире у Ламма. Вначале игралась Тринадцатая симфония Мясковского в переложении для рояля в 8 рук. Затем Прокофьев по рукописи сыграл свою Шестую сонату. Я ему перелистывал. Играл он хорошо. Тогда-то я и решил, что буду обязательно ее играть.

- С Шестой сонатой связано мое первое нестуденческое выступление в Москве. Я сыграл ее вместе с "Пасторальной сонатиной", "Пейзажем" и рондо из "Блудного сына" - в концерте из произведений советских композиторов. В первом отделении выступал Генрих Густавович с сочинениями Мясковского, Александрова и Юлиана Крейна, во втором - я с сочинениями Прокофьева. Перед концертом страшно волновался. Успех соната имела большой. Всем понравилось.

- Седьмую сонату выучил невероятно быстро - чуть ли не за четыре дня. Сыграл ее впервые в Октябрьском зале (Дома Союзов) в начале 1943 года. До этого ее еще никто не играл. Присутствовал автор. Много раз его и меня вызывали. - Восьмую сонату, пожалуй, люблю больше всех других сонат. Учил ее для Всесоюзного конкурса пианистов, в котором меня уговорили принять участие. И играл ее на конкурсном прослушивании. Автор присутствовал.

- Восьмая соната - это целый мир... Она, быть может, несколько тяжела для восприятия. Но зато до краев наполнена музыкой. И какой!

- О Девятой сонате впервые услышал от автора, когда у него были сделаны лишь ее наброски. Сыграл ее впервые в Союзе композиторов, на вечере, посвященном 60-летию Прокофьева весной 1951 года. Все больше и больше ее люблю.

(О Шестой сонате).

- Индустриализация (1 ч.). Словно прогулка по луна-парку (2 ч.).

(О Восьмой сонате).

- Это лучшая соната Прокофьева. И совсем она не такая: бодрая и светлая, как это принято считать. В ней много трагичного и даже мрачного. Лейтмотив ее - словно memento mori, отсчет часов. Неумолимый ход времени... Да, это - мрачное произведение, это - "по ком звонит колокол". Даже во второй части, при переходе к репризе, звучит лейтмотив memento mori.

- В конце первой части педаль должна быть почти тремолирующей; нога находится как бы на весу. Не должно быть грязи.

- В третьей части на стыке эпизодов - мрачные аккорды: словно поворот от света к мраку.

- Это самая значительная соната Прокофьева. Единственнаясоната, которая может поспорить с Восьмой - Четвертая.

(О Шостаковиче).

- Сила его трагизма меня всегда покоряла. Особенно люблю Восьмую симфонию. Это - одно из лучших сочинений нашего века и наряду с Пятой - вершина Шостаковича.

(О Хиндемите).

- Высоко ценю Хиндемита. Пусть он не всегда волнует, но мыслящему музыканту он дает чрезвычайно много.

- Хиндемит не только огромный мастер, но и крупный художник, до сих пор недооцененный.

(О Бриттене).

- С Бриттеном познакомился в Лондоне. Произошло наше знакомство в одном из старомодных лондонских ресторанов - совсем времен Диккенса. Удивительно теплая, задушевная встреча! Все было обставлено с редким вкусом и тактом. Бриттен - человек простой, приветливый, отзывчивый. Мы встретились так, как будто были уже знакомы много лет. Сразу перешли на "ты". Помогал этому и сопровождавший Бриттена певец Пирс - живой собеседник и, подобно Бриттену, отличный музыкант. Второй раз встречался с Бриттеном в Москве. Бриттен и Пирс были у меня в гостях на дне моего рождения. Летом прошлого года (сказано в 1965 году. - Я. М.) состоялась и моя третья встреча с ним - на премьере его оперы в Олдборо. У меня есть партитура этой оперы. Ноты примечательные! Они переписаны дочерью композитора Хольста, энтузиасткой и главным хормейстером Олдборского фестиваля. Опера имеет весьма странное и, в сущности, непереводимое название: Curlew River. Мне она в высшей степени нравится - простота средств и в то же время предельная выразительность. Это совершенно особое сочинение. Мне кажется, что она даже еще оригинальнее, чем прославленный "Военный реквием". Я слушал оперу пять раз, и каждый раз с неподдельным интересом. Она в высшей степени трогательная, человечная. К тому же ее музыка необычайно гармонирует со всем окружением. Олдборо - у моря. Перейти дорогу возле гостиницы, и Вы можете окунуться в холодный Ламанш. Кстати, Олдборо - это та самая деревня, где происходит действие оперы "Питер Граймс".

- Бриттеновский фестиваль совсем особый, непохож на другие. За отсутствием в деревне концертного зала оперные представления и концерты происходили в церквах. Опера шла в Opфорде, неподалеку от Олдборо. Обстановка более чем скромная. В публике - полное отсутствие снобизма. Все неповторимо просто, даже аскетично, и, вместе с тем, душевно. Атмосфера, можно сказать, единственная в своем роде.

- Подкупают на фестивале и чисто человеческие отношения. Никакой официальности, натянутости. Каждый высказывает открыто свое мнение. Каждый высказывает свою любовь к музыке и артистам как может... Совсем рядом - рыбаки. Бриттен издавна дружит с ними. Запросто приходит к ним в гости, беседует с ними, покупает крабы... Он - свой человек у рыбаков.

- Но, быть может, самое приятное в Олдборском фестивале- это исполнение новых сочинений и совсем забытых старых. В программах у Бриттена все интересно, в музыкальном отношении - или неизвестно или малоизвестно. Это напоминает школу, но по воскресеньям.

- С Бриттеном я не раз играл в четыре руки на фестивальных концертах. Чаще всего Шуберта - Большой дуэт, Вариации, Фантазию... Обычно я играл верхнюю партию. Но педализировав сам. Этого доверить я никому не могу.

- Фортепианный концерт Бриттена играл с удовольствием. В нем, быть может, и превалирует внешнее начало. Но я его люблю, особенно третью часть. Многое нравится и в финале. Впервые я играл его в Англии, на Бриттеновском фестивале. К сожалению, играл тогда его по нотам: был болен.

- Концерт - сочинение неглубокое. В нем чувствуется влияние французов, особенно Сен-Санса, Франка. Интересно "Интермеццо" с его смелыми сопоставлениями гармоний, привлекателен "Вальс", - по словам Бриттена, он "должен звучать, как из другой комнаты".

(О Мессиане и его сочинениях).

- Концерт Мессиана и его жены... Сам Мессиан сдержан, замкнут, похож скорее на священника. Жена его Ивонн Лорио - полная противоположность, - общительная и живая, отличная пианистка. Первое, что она сказала мне, когда я зашел в артистическую: "А я Вам сейчас покажу ноты; посмотрите все это глазами" (речь шла о "Двадцати взглядах на младенца Иисуса". - Я. М.)... Я потом внимательно просмотрел ноты, кое-что проиграл. Это действительно очень трудно. Особенно запомнить все наизусть. Мне кажется, что неудобство исполнения, запоминания будет тормозом для распространения этих сочинений.

(О Булезе и его сочинениях).

- Булез - дирижер первоклассный. Слушал у него Пятую Бетховена - лучше трудно себе и представить. Сочинений Булеза хорошо не знаю. Но то, что знаю, производит на меня двойственное впечатление. Сделано замечательно, но все же это - переход искусства в науку, что мне чуждо.

(О современных композиторах).

- Штокгаузен - музыкант интересный, изобретательный. Но скорее экспериментальный, чем глубокий. Булез мне ближе, он содержательнее. Привлекает также Берио. В последнее время все больше люблю Лютославского.