Главная
Публикации
Книги
Статьи
Фотографии
Картины
Биография
Хронограф
Наследие
Репертуар
Дискография
Записи
Общение
Форум
Гостевая книга
Благодарности
Ссылки

Юрий Борисов. По направлению к Рихтеру: 1979-1983

XVII. Семь обрядов

Еще на первых "Декабрьских вечерах" Святослав Теофилович обмолвился: "А ведь в Белом зале можно не только выставки устраивать, не только концерты... Надо подумать и об опере. У меня в Туре бриттеновские притчи имели успех".

К этой теме он вернулся на моем спектакле в Камерном театре. В тот вечер шла и баллада Бриттена "The Golden Vanity" (наше название - "Игра на воде"). Она написана для хора мальчиков и рояля, и поэтому больше всех волновался наш пианист. Его по очереди поздравляли Святослав Рихтер, Юстус Франц и Кристоф Эшенбах, которые явились все вместе и, кажется, были довольны.

В перерыве Рихтер произнес значимую для меня фразу: "Так что - Бриттен?"

В то время я узнал, что в Париже поставили новую, неизвестную оперу Дебюсси "Падение дома Ашеров". Я был уверен, что сплав Дебюсси с Эдгаром По даст миру оперу эпохальную, и ее нужно немедленно ставить на "Декабрьских вечерах". Святослава Теофиловича уговаривать не пришлось, но партитура доставалась им долго. Наконец, "Трещина" - как он называл эту оперу - лежала у него на рояле.

Он "пропел" ее три раза и сделал неутешительные выводы:

Первое и главное: эта опера не окончена, а кто к ней приложил руку - неизвестно. Ставить (так же, как и играть) компиляции, обработки - я не стану

Второе: Оркестр у Дебюсси большой. Это для нас сложность.

Третье: Как сделать "трещину" - чтобы дом Ашеров раскололся пополам - я не знаю. Какие нужны средства...

Так мы вернулись к идее поставить Бриттена - и я предложил тогда "Поворот винта". Рихтер, конечно, знал эту оперу и... сразу зажегся. Ее преимущество очевидно - опера камерна, небольшой оркестр, несколько солистов... Но главное - эта опера без преувеличения гениальна, одна из красивейших партитур Бриттена. Рихтер думал одну минуту: "Да, да, да!!! (потом пауза). Но сначала - "Альберт Херринг"! Фестиваль должен открыться чем-то зажигательным, свежим. Чтобы все поняли, что такое английский юмор".

С этого момента началось мое "вхождение в Бриттена". Слушались не только оперы, но и "Военный реквием", и кантиклы, и фортепьянный концерт в исполнении самого Рихтера.

Однажды я принес довольно заигранную пластинку с "Обрядом кэрол" - очень ранним сочинением Бриттена. Ни с какой такой целью, просто мне нравилась музыка...

Я послушал "ваши" обряды... и мне тоже понравилось. И музыка, и как это построено: начало повторяет конец. У него и в притчах тот же прием: арка! Первый обряд - "Процессия", последний - "Уход". Начинается с того, что тебя несут в этот мир... Все плачут от счастья. Никто не задумывается, кого родили. Важно, что родили.

Я как-то сказал Нине Львовне: "Хочу, чтобы у нас был ребенок!" Я и вправду хотел. "Но, Ниночка, постарайтесь сделать так, чтобы ему сразу было девять лет! Какое мученье - так долго расти и умнеть!"

В обрядах - вся жизнь. Это заманчиво. Сколько их должно быть - может быть, тридцать два - как сонат у Бетховена? В любом случае, с первым обрядом, как и с последним, все ясно. Идем дальше.

Второй обряд: оформление сна.

Собственно, толкованием снов человек и занят. Вопрос, станет ли он ясновидцем, как и Иосиф? Кажется, сны видела Вера Павловна, и "Бег" - пьеса Булгакова - сделана как бесконечные сны. Все самое интересное происходит во сне. Хотите еще один - знаменательный!

Я готовился к Всесоюзному конкурсу и решил за два дня выучить "Дикую охоту" Листа.

Все время перед глазами рубенсовская "Битва Амазонок"... Занимался часов по десять, совсем не помню, как засыпал - от усталости просто "валился"... И вот - передо мной комиссия, целиком из женщин. Собирается принимать экзамены по военному делу. Это тогда был главный предмет, а я по нему не в зуб ногой. Комиссия была весьма недовольна. Председательша явилась с иллюстраций к "Лисистрате" Бердслея - обнаженная, в длинном парике, черных чулках. Протянула свечу и приказала выжечь левую грудь у молоденькой амазонки. "Это так нужно, чтобы удобней владеть луком", - пояснила председательша. Я должен был подчиниться, в противном случае они бы что-нибудь выжгли мне... Тут я и рассмотрел лицо молодой амазонки - это была точь-в-точь одна известная пианистка. От страха я выронил свечу, начался пожар... и я проснулся.

"Дикую охоту" играл во втором туре. И уже в самом начале погас свет. Я продолжал играть, но слышал, как все вокруг копошатся. Они искали свечу, поставили ее на пюпитр - и она тут же провалилась в рояль. Запах-ло паленым. Меня это все подзадорило, и я чистенько закончил этюд - почти что впотьмах. Только после этого прибежали пожарные... "Оформление сна" или "Сон оформляется" - скрябинская ремарка в Шестой сонате. Это именно сон, потому что французское "le reve" можно перевести как "сон" и как "мечта".

В Шестой сонате погружение в сон почти молниеносно, смена состояний не ощутима. Такой сон бывает у детей и при высокой температуре.

Побочные партии в Шестой и Седьмой сонатах чем-то похожи, но в Седьмой - это уже не сон, а бессонница. Тяжелая голова, которая не отключается. Лежа в темной комнате, ты видишь, как светится лоб - твой мозг работает! Несколько часов ворочаешься и идешь к Нине Львовне за снотворным.

Третий обряд: служение Вагнеру.

Это, конечно, от папы. Я смотрел "Песни без слов" Мендельсона, а он поставил передо мной дуэт Эльзы и Ортруды. "Вот самая лучшая музыка", - сказал папа, и мы стали играть в четыре руки.

"Лоэнгрин" еще долго был "лучшей музыкой". Чуть позже я выучил "Смерть Изольды" и играл ее в Одессе. Не мог избавиться от ощущения, что на рояле, как ни крути, получается патока. То ли дело в оркестре...

В "Траурном марше" из "Гибели богов" совсем не звучала литавра. Сыграл этот марш в немецком консульстве, когда умер Гинденбург, и тогда же решил: с транскрипциями покончено! Убежал из консульства прямо в театр, где вечером шла "Раймонда". Вы не представляете, с каким облегчением я играл свою вариацию в III-ем акте!

Вагнера ставить тяжело. У Патриса Шеро "Кольцо" получилось на грани. Все-таки очень скандально... Но очень талантливо. Надо достичь эффекта кино - чтобы из скалы вырывался настоящий сноп искр. Как это сделать? Вагнер должен быть понятен также, как "Гамлет", - каждое слово. У всех убеждение, что это - сказка, а ведь "Валькирия" - реальная картина, как все здесь кончится. Прежде, чем мы погрузимся в сон, Вотан так простится с каждым из нас - так доверительно. И потом уже воспылает огненное озеро.

Вагнер точнее и поэтичнее Иоанна Богослова. Но все будут зачитываться Апокалипсисом, а про настоящую поэзию забудут.

Самого Вагнера я видел только раз. Все происходило в Голубом гроте. Я был Тангейзером, а Дитрих - Венерой. Конечно, в костюмах Бердслея. За столом, сделанном из сталактитов, Вагнер обедал, а мы должны были развлекать. Что-то ему в моей игре не понравилось, хотя я из кожи лез, чтобы понравиться. Меня в наказание перевели в машинное отделение - я должен был вращать какие-то ручки - освещать грот, приводить в волнение озеро. Но тут я что-то напутал - температура воды упала, и озеро покрылось коркой. Тогда я услышал голос Вагнера. "Он очень виноват! Отправьте его пешком в Рим - чтобы он искупил грехи!"

Это было в 1962-ом году - я собирался на гастроли в Италию. Сон не был вещим - я не так много напутал и даже имел в Риме успех. Но вину перед Вагнером не искупил до сих пор - не продирижировал ни одной его оперой!

Четвертый обряд: построение круга. Первый концерт в Италии - Флоренция. Начинаю с Пятой сюиты Генделя, но "ария с вариациями" еще совершенно сырая. Вместо того, чтобы идти доучивать, - впитываю все, впитываю симметрию! Почти что падаю с ног. Останавливаюсь у каждого собора, изучаю купола. В Ватикане тайком взбираюсь по круглой лестнице, как только узнаю, что архитектор - Браманте. Хотел проверить, прав ли Нейгауз насчет моего черепа. Он, конечно, польстил.

Италия и Греция - самые любимые страны (Россию, конечно, в расчет не беру). После них - Франция, Чехословакия, Япония. Австрия - совершенно особенная. Готов играть там в любом месте - где остановится машина.

Америка - самая нелюбимая. Даже ваш захолустный, малокультурный Борисов - и тот лучше, чем Чикаго. Я ведь в Борисове из интереса играл... но больше не буду, все-таки не самое приятное место.

Конечно, американцы памятник Колумбу не раскусили. Не по зубам. Или не захотели раскусить - ведь не они придумали! Мельников разрушил симметрию и... создал свою. Его дом в Кривоарбатском - абсолютный шедевр, но я бы в нем не хотел жить. Это нескромно.

Фальк посвящал меня в очень высокие материи, что идеально правильное движение есть движение круговое, и что даже небо движется по кругу. "То, что находится под этим кругом, - это внутренность собора. Ты представь себя на вершине купола, то есть в центре круга, только тогда ты построишь фугу", - учил меня Фальк.

Но я никогда не ставлю себя в центр круга - потому что боюсь попасть в замкнутый круг, заколдованный. По молодости я попадал, потом меня оттуда еле вытягивали. Но иногда мне кажется, что я все там и пребываю - в самом что ни на есть замкнутом.

Лучше поставить кого-нибудь другого, хоть бы и вас. Я должен видеть со стороны... Хорошо, пусть не вас, пусть себя... но не себя сегодняшнего - своего двойника, тень. Сейчас все чаще приходит эта мысль - поговорить с тем, кому двадцать шесть. Но он не отвечает... или не хочет отвечать - куда-то летит, скачет по поверхности.

Пятый обряд: исчезновение

Первый раз это по-настоящему получилось в квинтете Брамса, потом уже в концерте Чайковского с Караяном. С ним это было легко - он в любой ситуации потянет одеяло на себя.

Караяну нравилось, как я играл переход от Maestoso к главной партии. Там есть такие тихие двойные ноты... Обычно их играют колюче, звонко. "Слава, вы как молодая курочка клюете зернышки", - засмеялся Караян, чем вызвал соответствующую реакцию у господ. Но ему действительно нравилось, потому что открывалась тема у первых скрипок и виолончелей.

Вспомните начало разработки. Перед этим - ускользающие пассажи у рояля, я должен в них совершенно испариться. Если бы около меня была лампа, я бы ее погасил. Струнным надо начинать в темноте.

Караян доказал, что это "симфония-концерт", и я как мог ему помогал. Даже в каденции не должно быть звонкого рояля! В "Quasi Adagio" нет бенгальских огней! Здесь техника, похожая на пуантилизм в живописи. Вспомните Сера! Изображение наносится небольшими точками из чистых красок. Получается мерцающий, вибрирующий свет. Что-то похожее на "Воскресный день в Гранд-Жатт" (не забывайте, это - Чайковский, и такая изысканная манера очень даже в его стиле).

С Давидом Федоровичем всегда было интересно. Ни с кем не было так интересно. Он умел исчезать для меня, я умел для него. Иногда исчезали вместе (в Первой части сонаты Шостаковича, даже в бетховенских сонатах!). Но в сонате Франка не все ладилось. Ему казалось, что это - салон, а я знал, что это прустовский Вентейль. Ведь прообраз Вентейля - Дебюсси. "Вот и хорошо - переходил в наступление Ойстрах. - Дебюсси все время бегал в "Черную кошку", по барам, где выступали всякие клоунессы".

Наверное, у Давида Федоровича на Пруста не было времени. А вы читали Пруста? Я ведь просил - в день по странице!!! Помните впечатление Свана от сонаты? Струйка скрипки, sine materia . Вот это и нужно в Первой части Франка. Вторая часть - слух, что Вентейлю грозит умопомешательство. С этого момента у нас с Ойстрахом все пошло...

Вам ведь нравятся наши "смычковые братья"? Олег и Витя - ангелы. Потому что у них инструмент такой. У Олега скрипка звучит как сопрано, у Вити - как контральто. Наташа и Юра - демоны, которых погрузили в святую воду... Мне кажется, в Es-dur'ном квартете Моцарта мы чего-то достигли. И чему я больше всего рад - во второй части.

У этого Larghetto свой цвет. Строгий, сдержанный желтый. Это основной цвет Вермеера. Вы, конечно, знаете его по иллюстрациям. Полюбуйтесь у меня на пюпитре...

На пюпитре с зеленым сукном открыта книга с изображением вермееровской "Кружевницы".

Изображения менялись Рихтером часто: в связи с исполняемой музыкой или просто "по настроению", "Мой аналой! - с гордостью говорил Святослав Теофипович. - Здесь всегда самая лучшая живопись... и иконы тоже бывают".

Если ты приближался к "аналою", можно было услышать: "Хорошо ли вытерта пыль? Проверьте..." И дальше - подробный рассказ про автора, сюжет, год создания, размеры оригинала и где оригинал выставлен.

К Моцарту подходят его женские желтые портреты. Прежде всего, эта "Кружевница". Необыкновенный оттенок желтого и рассеянный, исчезающий свет. У "Дамы с лютней" почти гипнотическое действие - а ведь только одно пятнышко желтого!

Когда работаешь с вокалистами, то это уже не исчезновение, а истление. Лучше всего сказала Юдина, которая выступала с Ксенией Николаевной Дорлиак: "У меня сейчас отдых и растворение - соединяюсь с женственным духом".

Я намекнул Гале Писаренко: "У вас неплохие пианисты: Юдина, Рихтер..." (с Юдиной Галя пела Ахматовский цикл). Лучше всего у нас был Шимановский - "Безумный Муэдзин". Им я очень горжусь... Кажется, я тогда соединился с Галиным духом! Но отдыха не было - было неистовство и оцепенение! Такая музыка есть только в... "Пире" Платона и у Расина!

Знаете, я видел настоящего муэдзина на крыше мечети! Он очень горланил. Я подумал, как хорошо, что Шимановский написал эти песни для сопрано!

Но если вы думаете, что в камерной музыке нужно всегда собой жертвовать - ничего похожего! В Дворжаке все не так! Это "концертище" для рояля и квартета ничуть не проще, чем g-moll'ный концерт. Нужно даже "выходить из себя", устраивать с "бородинцами" "пляски смерти", чтобы квинтет получился.

Вторая часть - два желтых шпиля храма Андрея Первозванного-в-полях. Туда приходил герой Пруста. На портале - тело Девы, которую несут Ангелы на большом покрове... Что-то похожее было в соседней Станишовке. Станишовка - это мое детство, знак на всю жизнь. Все время хочется туда... чтобы исчезнуть.

Шестой обряд: обратная перспектива.

Возможно, определяющий. Как и любой артист, музыкант должен втянуть в себя зрительный зал. И уметь из себя вытолкнуть.

Вам лучше сидеть как можно дальше - я любил пристроиться на самой верхотуре Зала Чайковского. Оттуда главное приближено максимально, звук получает о-чер-та-ни-е.

Я был доволен, что принесли билеты на концерт с Фишером-Дискау во второй ярус. Я смог рассадить друзей как можно дальше от себя.

Впервые об "обратной перспективе" со мной говорил Борис Алексеевич Куфтин. Его жена - Валентина Константиновна - была замечательной пианисткой. Я в Тбилиси аккомпанировал ей на втором рояле концерт Прокофьева. Концерт был утром, а она нарядилась в вечернее газовое платье. Она была также основательна, как и на портрете Шухаева.

Это даже не портрет, а своего рода икона. С сильной "обратной перспективой". Икона требующая, обвиняющая, как бы в тягость. Запомните, быть кому-то в тягость - это качество, которое надо ценить!

Куфтин рассказывал о заседании некой "секции", на которой делал доклад о. Павел Флоренский. Доклад об "обратной перспективе". Приводились в пример картины Эль Греко, Рубенса и луврский "Брак в Кане" Веронезе. У этой картины - семь точек зрения.

Говорят, "семерка" - магическое число. Калипсо заманила к себе Одиссея на семь лет. Иосиф толкует фараону сон о семи годах изобилия и семи годах голода. Не случайно, что Седьмая соната Скрябина - именно Седьмая. Что cis-moll'ный этюд Шопена в ор.25 - Седьмой. И что Седьмая соната Бетховена - одна из моих любимых. В ней формула водоворота, "обратной перспективы": Menuet - воскрешение после смерти. А в финале - взгляд с высока на нашу суету.

Елена Сергеевна Булгакова рассказала сон, как видела Михаила Афанасьевича, собравшегося в Париж. Уже после смерти. Сидел на чемоданах - так ему хотелось туда. "По возвращении" он "отчитался": "Все уже не то. Но суета - божественная!"

Представляю, какое разочарование было в Париже, когда я "изваял" там Седьмую сонату. Не изваял - извалял! Совершенно отключился в первой части. Играю и не соображаю, где я. Потом подумал об устрицах... Хорошо, что до этого Шестая соната вышла веселой - так, как я хотел.

Теперь могу объяснить, почему я завалил первую часть. Я чуть ли не в первый раз попробовал линзы! Раньше хорошо видел зал, все очертания, а теперь - пелена! Потерял и "линейную" перспективу, и "обратную".

Старые голландцы выстраивали линию горизонта на уровне глаз. Точка отсчета - человек среднего роста. Вермеер все разрушил, соединив воображаемой линией "офицера и молоденькую девушку" (будете в Нью-Йорке - убедитесь). А в центре этой линии - самая сильная точка притяжения. В Большом зале Консерватории - это не шестой ряд, как вам хочется, а одиннадцатый-двенадцатый.

Хотите - проверьте. Встаньте на место рояля.

Вообразите зал в выпуклом зеркале, как бы растяните его. Мысленно проведите линию до самой стены, но вы почувствуете, как она "тормозит" в этой самой точке. Направьте туда звук. Вы сами услышите, как он расходится по залу лучами.

Очень интересное отражение... Оставайтесь на окне! Тут отличная перспектива...

Я так и остался на окне, а Рихтер ушел за фотоаппаратом. Потом, когда он напечатал эту фотографию, то был очень доволен: "В этом что-то есть... Я вам, так и быть, ее уступлю. Но кто вам поверит, что фотографировал Рихтер?"

Седьмой обряд: "Тайное общество S.R.".

Ограничение необходимо. По молодости круг всегда шире, с годами он ужимается. С какого-то момента ты начинаешь терять друзей, но, приобретая новых, ты... (долго ищет нужное слово) почти ничего не приобретаешь. Новые чаще всего уступают старым.

В детстве я читал о "вторниках" Мелларме и уже тогда решил, что буду у себя собирать людей одного круга. Устраивать прослушивания, выставки... Список гостей у Мелларме меня впечатлял: Верлен, Уайльд, Моне, Дега... Но главное тогда - Метерлинк! Все они - символисты и провозглашали хранение тайны. Еще в Одессе я знал адрес, по которому собирались эти люди: Париж, Римская улица, 89!

Все дело в магните: если он есть, к тебе будут тянуться. Но нужно сделать так, чтобы была возможность отсечь, размагнитить.

Это хорошо, что Андрей Гаврилов собирает вокруг себя молодых. Так же, как я, что-то затевает, слушает. Нета Меликовна готовит изумительную "гаврюшку". Картины Владимира Николаевича создают атмосферу. Все поглядывают на его аппетитнейшую "Алину"... Ничего, что в его обществе нет еще тайны, что оно подражательно. Но уже стремление к ней привело Гаврилова к Восьмой сонате Скрябина. Скрябина не сыграть, не чувствуя себя Посвященным!

Тайна не значит "элита", "сливки". Тот же Дебюсси уходил к жокеям, циркачам. Лотрек наблюдал жизнь на Пигали - именно там он нашел положение подбородка певице Иветт Гильбер.

Александр Георгиевич Габричевский, эрудит эрудитов, как-то спросил меня, какие я знаю тайные общества, ордена? Что знал, то перечислил: Мальтийский, Иезуитский... "Ты - немец, и ничего не знаешь о Розенкрейцерах? - переспросил Габричевский, после чего состоялась небольшая лекция. - Ты должен расти в своем ремесле и совершенствовать душу. Тогда ты сольешься с Распятой Розой. Читай Шекспира и играй Моцарта! Символика розенкрейцерства заключена в его g-moll'ном квартете.

Первая часть - это Распятие.

Вторая часть - Роза.

Третья часть - сооружение постамента из трех ступенек и соединение Розы с Крестом.

Но есть одно условие, от которого зависит твое Посвящение. Это - молчание! Ты должен держать рот на замке, как Папагено".

Святослав Теофилович изображает его мычащие, жалобные интонации.

Когда мы играли g-moll'ный квартет, я думал - чем Олег, Юра, Наташа - не "тайное общество", чем не "розенкрейцеры"? Мы же все совершенствуем душу.. Но лучше от этого не сыграли!

До этого момента я тайну хранил - теперь я ее пустил по ветру. И, значит, никогда уже не стану розенкрейцером!

Довольный, идет на кухню и достает из холодильника "Вдову Клико". Провозглашается тост за совершенствование души.

Видите этот крест? (показывает его на груди). Это - Crux Ansata. Его прообраз в Британском музее в виде статуи. Я ее там видел. Ее привезли в Лондон с острова Пасхи. На ночь я оставляю крест на рояле - чтобы он светил на клавиатуру.

Это все обряды. У Бриттена написано: "церемонии", но по-русски все-таки привычней.

По большому счету, эти обряды ничего не значат. Главное играть то, что написано в нотах. Я так думал и раньше, и теперь. Только одно сомнение.

Когда я больше играл по нотам - когда играл концерт Брамса с Лайнсдорфом или когда записал с Маазелем? Как два разных сочинения. Не говоря о том, что финал с Лайнсдорфом сыгран Allegro, а у Брамса - всего лишь Allegretto grazioso!

Когда я больше играл по нотам - когда играл Четвертое скерцо Шопена в Нью-Йорке или сейчас, на записи?

Догадываюсь, в чем дело. Играть не только то, что в нотах, но и между нот. Как хороший артист - читает между строк. Это трудно. Этому учишься всю жизнь, хотя никто этому не учит. И меня специально никто не учил - я только впитывал как губка. Ничего не отбрасывал - все запоминал. Потому что, если начнешь отбрасывать, то именно это потом понадобится.

Я и не преподавал из убеждения: нельзя ничему научить в классе! Если бы случилось несчастье и меня заставили, я бы стал деспотом. Думаете, ко мне не приходят прослушаться? Бывает так, что нельзя отказать.

Вот третьего дня, по настоятельной рекомендации N. Молодой человек садится играть терцовый этюд Шопена. Я же не могу ему сказать: молодой человек, я его еще сам недоучил...

Играет из рук вон. Сажусь в самом дальнем углу и посылаю ему заряды... чтобы остановить. Начинаю тихо "шипеть":

- До свидания!

Он останавливается.

- Вы что-то сказали, Святослав Теофилович?

- Нет-нет, вам показалось... Не останавливайтесь. И опять, на том же месте, уже стиснув зубы:

- До свидания!

Когда он доиграл до конца, я одобряю, что все хорошо и замечаний нет. Он уходит окрыленный.

А вы хотите, чтоб я взял на себя ответственность? Можно ошибиться и сломать человеку жизнь. Пусть все сам с мамой решает.

Помню рассказ Муси Гринберг, как вела занятия Юдина. При том, что это была скала бескорыстия, доброты, ее индивидуальность подавляла. Как только ты входил в класс, то попадал под ее чары.

У Генриха Густавовича - другая история. Он раскрывал твою индивидуальность, влезал в душу ... но от этого терял как исполнитель. Не хватало на все сил!

Конечно, я хотел поделиться тем, что для себя открыл. Что для себя вымучил. Но тут возникало странное препятствие. Люди, к которым я относился с уважением, которых любил, вызывали у меня состояние, близкое к немоте. Так было и с Генрихом Густавовичем. В его присутствии я не мог говорить совсем. Или говорил глупости.

Если захотите что-нибудь сотворить с этими записями - опубликовать, нажиться на них - запомните: они совершенно бессмысленны для потомства. Можете себя тешить, что малоспособный студент придет в читальный зал, что-то подчеркнет в вашей книге красным карандашом, сдаст экзамен ... и забудет об этом навечно.

Так и есть. Забыл про восьмой обряд. Если сначала была "Процессия", то что должно быть в конце? Вот это вы и опишете.

Предыдущая глава - К оглавлению - Следующая глава


Обновления

Идея и разработка: Елена ЛожкинаТимур Исмагилов
Программирование и дизайн: Сергей Константинов
Все права защищены © 2006-2024